Собрание сочинений в трех томах. Том 2.
Шрифт:
Крестьяне понуро разбрелись по домам. Внутри поднималась злоба. И думалось каждому: «Как люди дошли до такого зверства? Зачем заставили Петьку? Страшно. И терпеть нельзя больше».
Площадь опустела. Лишь один Герасим лежал на середине, раскинув руки. К нему подбежала собака — нашла-таки хозяина! — села на задние лапы и, поднявши нос к небу, завыла, надрывно и безнадежно. Потом и она замолкла.
В жуткой, необычной для села тишине процокотали копыта лошадей. Бандиты рыскали в поисках Федора (дома
А в это время на другой стороне улицы Семен Сычев опускал в колодец Федора на бадье. Весь день он просидел у Семена в погребе, а теперь решил перейти в колодец на время, пока уедут бандиты: Васька Ноздря злопамятен.
Федор расставил ноги, оперся ими о бревна сруба и прижался к стене.
Он слышал, как Кучум подъехал к колодцу и весело проговорил:
— Здорово, Семен Трофимыч! Дай-ка лошадям воды по ведерку.
Семен вытащил бадью с водой и поднес к морде лошади.
— Варяга не видал? — спросил Кучум.
— А на кой ляд он мне нужен, ваш Варяг.
— Тогда за кого же ты — за нас или за красных? — спросил шутя Кучум.
— Василь Вадимыч! — добродушно отвечал Семен. — Я — середняк вечный: ни тому, ни другому! Не обидишься, если правду скажу?
— Нет. Валяй говори.
— Если бы, — начал с расстановкой Семен, — вот сейчас расступилась земля и вы, обе власти, провалились в тартарары, то — лучше было бы.
Кучум резко повернулся от Семена, не ответив на «правду».
— Ты гляди: не заезжай дальше! — выпалил Ноздря, ударив Семена плетью, и рысью поехал за главарем.
Семен передернул от боли плечами и, зло посмотрев вслед бандитам, твердо сказал:
— Конец. Бить надо.
Андрея Михайловича бандиты тоже не смогли обнаружить. Каждый раз, как только они заявлялись в Паховку, он исчезал — как проваливался в землю. А сегодня он весь день пробыл в волости, получал оружие для отряда самоохраны.
К вечеру Ноздря с Кучумом подъехали к избе Андрея. Ноздря грузно слез с седла и, пошатываясь от выпитой без числа самогонки, ударил в окно прикладом. Посыпались стекла. Выбежала старушка Степаниха и будто окаменела в дверях, увидев бандитов.
— Чего стала, ведьма! — зарычал Ноздря. — Выходи из избы совсем. Грелку будем делать.
Он поднялся на носки и чиркнул спичкой под крышу. Пламя сначала мигнуло кумачовым лоскутком, потом лизнуло крышу длинным языком и с треском поползло вверх ярко-красным многоголовым змеем.
Старушка вдруг быстро, не по-старчески, юркнула в избу. Так же торопливо вышла обратно с иконой в руках и, согнувшись, просеменила к Ноздре. Она стала перед ним, держа икону перед собой, и скрипучим от горя голосом, с дрожью, но резко сказала:
— Богу верите, несчастные?!
Ноздря подбоченился и сквозь зубы промычал:
— Ну! Пр-роваливай,
И вот она, седая, со сбитым на сторону платком, торжественно подняла высоко над головой икону, немного подержала ее так и со всей старушечьей силой ударила Ваську иконой по голове, крикнув:
— Я — первая!
Икона Николая-угодника рассыпалась вдребезги. Ноздря выхватил клинок. Но в тот момент подскакал Дыбин Игнат, с ходу рванул Ваську за руку. Кучум обхватил сзади. Так они задержали удар Васьки. Дыбин зашипел:
— Старуху рубать! Да тебя разорвут, бычина чертова! Дело портишь, скотина! — И вдруг он дико выкрикнул: — Пристрелю!!!
Ноздря тряхнул плечами. Оба от него отскочили. Дыбин чуть не упал с лошади — так она пошатнулась от рывка силача. Пьяный Ноздря быком пошел на Дыбина с обнаженным клинком. Но Кучум вплотную подскочил к Ваське и приставил к его груди пистолет.
— Только чуть и — готов, — спокойно приказал он.
И Васька, как ручной лев, обмяк сразу. Повиновался он только одному Кучуму.
Степаниха медленно опустилась на землю. Умерла она здесь же — не выдержало сердце.
…На рассвете следующего дня Андрей, Федор и Ваня подошли к пожарищу. У каждого — винтовка на плече, в кармане — наган. Улица была пуста. Дым еще тянулся струйками от черного пепелища, щекотал в носу. Андрей сел на землю и положил голову на колени, обхватив их руками. Уже две ночи он не спал. Болели ноги в коленях, стучало в голове, давило грудь. Так он сидел недолго. Потом поднял голову и тихо, с глубокой горечью проговорил:
— И кукла сгорела… Последняя память.
Федор и Ваня ничего не поняли из этих слов. Они с недоумением посмотрели на Андрея и переглянулись.
— Отдохнуть бы тебе, Андрей Михайлович, — сказал Федор.
Андрей промолчал. Он снова опустил голову на колени и так сидел. Отдыхал. Отдыхал ли?
…А днем хоронили Герасима и Степаниху. Почти все население Паховки шло за двумя гробами. Безродный, тихий и смирный Герасим да старушка из чужого села. А все шли на кладбище провожать их.
Похоронную процессию охраняли десять вооруженных самоохранщиков. Впереди шли Андрей, Федор и Ваня, тоже с винтовками.
Когда насыпали холмики земли, постояли около них, помолчали. А Федор у могилы Герасима думал: «Он любил мать. Может быть, я сейчас хороню свою судьбу?»
— Отряд, стройся-а! — скомандовал Андрей.
Все десять вооруженных стали в шеренгу.
— Готовьсь! Пли!
Траурный салют далеко прозвучал по степи, как сигнал к бою.
…Вечером отряд самоохраны собрался в церковной караулке на первое собрание. Набралось пятнадцать винтовок, три нагана и два обреза. А бойцов оказалось двадцать шесть. Оружия всем не хватало.