Собрание сочинений. т.1. Повести и рассказы
Шрифт:
Модест Иванович помолчал, подбирая мысли, чтобы начать рассказ. Клава торопила его, теребя за рукав:
— Да ну же, ну! Рассказывайте. Экий копун!..
И, подстегиваемый восхищенными, беспрерывными понуканиями соседки, Модест Иванович, на ступеньке вагона, над уносящимися назад шпалами, рассказал ей историю своей жизни от начала и до последнего дня в родном городе.
— Ну, вот и еду. Даже не знаю куда… Наобум! Только знаю, что туда, домой, я не возвращусь. Ни за что, — решительно закончил он.
— Бедненький, — сказала
Модесту Ивановичу показалось, что вагонная подножка оторвалась и он с бешеной быстротой летит в звенящую пропасть.
Клава дотронулась до его щеки.
— Ну, что же?.. Хотите?
— Спасибо!.. Но только… боже мой! — вскрикнул Модест Иванович. — Я — такой… скучный, неинтересный, а вы такая… такая… — он захлебнулся, — такая чудная.
Клава сняла с Модеста Ивановича каскетку и, трепля его соломенные волосы, прощебетала:
— Вы мне очень нравитесь, очень. Мы — друзья.
Пообедав в Александровне и распив для крепости дружеского союза бутылку «Шато-Икем», Модест Иванович, после отхода поезда, опять устроился в тамбуре вместе с Клавой.
Клава смеялась, нежно глядела, пела вполголоса песенки Вертинского слабым глуховатым голоском.
Модест Иванович стоял и таял. Клава казалась ему неземным существом, и вся она, от стриженой сухощавой птичьей головки до острых кончиков лакированных туфель, была особенно желанно милой, но коснуться ее было страшно.
В оловянное ваше сердце До сих пор не попал никто… —вкрадчиво пела Клава, опуская на щеки густо начерченные ресницы и вскидывая из-под них на Модеста Ивановича неизъяснимый взгляд.
Внезапно прервав пение, она сказала:
— Боже мой! Вы опять стоите? Вот чудачок? Здесь же есть место.
Она подвинулась.
Модест Иванович затоптался. Ему и хотелось сесть, и какой-то внутренний голос невнятно предостерегал.
— Ха-ха-ха! — брызнула капельками смеха Клава. — Вы боитесь? Это вас так напугала ваша жена? Но я же не похожа на нее? А может быть, похожа? Ай, какое несчастье!
— Нет, нет, что вы?! Разве можно сравнить? — задохнувшись набежавшей в рот слюной, пролепетал Модест Иванович.
— Да ну? Значит, я лучше? Да? Какой вы милый! Ну, садитесь же.
Модест Иванович сел.
На узеньком сиденье было тесно. С одной стороны от двери вагона продувал острый ветерок, с другой мягкой теплотой давило сквозь дым батиста бедро Клавы, и у Модеста Ивановича было ощущение, словно к одному боку приставили пузырь со льдом, а к другому горчичник. От этого он заерзал и не смел поднять глаз.
— Вам неудобно? Возьмите меня за талию! — приказала Клава.
Модест
— Итак, вы, значит, не знаете даже, куда ехать? Бедненький! Но ведь нужно же вам придумать место назначения, — продолжала Клава и, помолчав, предложила. — Хотите ехать со мной? Я еду в Балаклаву. У меня там дело, мне обязательно нужно туда. А вам ведь все равно. А я не хочу расстаться с вами. Я так к вам привязалась, вы такой ми-ивый, — протянула она, ставя «в» вместо «л» в слове «милый».
Модест Иванович вздрогнул и быстро взглянул на Клаву. Неужели он не ослышался? Неужели? И торопливо, чтобы она не успела передумать, вскрикнул:
— Конечно! Конечно, мне все равно куда. Я тоже хочу… быть возле вас, — тихо и стыдясь сказал он.
Клава подняла к его губам свою ладонь, и Модест Иванович клюнул ее носом. Клава замолчала.
Звон и лязг под полом вагона редел, поезд замедлял ход.
Клава лукаво пропела:
Огонек синевато-звонкий, И под музыку, шум и гам Ваше сердце на нитке тонкой Покатилось к его ногам.Грохоча роликами, откатилась дверь тамбура, и в нее протиснулся широкоплечий обер поезда. Увидев Модеста Ивановича и Клаву, он приветливо осклабился.
— Задержка, граждане. На полустанке простоим два часа. Так что, ежели желаете, можете погулять по степу при луне.
— А что случилось? — спросила Клава, вставая, и в ее вопросе Модесту Ивановичу послышалась тревога.
— Да ничего такого. Платформа впереди опрокинулась. Убирають, — ответил обер, проходя в вагон.
Клава вздохнула.
— Пойдемте, в самом деле, погуляем. Ночь чудная такая, не стоит сидеть в вагоне.
Модест Иванович спрыгнул на дощатую платформу полустанка, едва остановился поезд, и подхватил Клаву.
Они прошли мимо красной добродушной водокачки и станционного баштана — и вышли в степь.
Вдоль путей тянулись шпалеры желтой акации. Ее вырезные листики дрожали в сумраке с тонким шелестом, словно бесчисленные крылья стрекоз. Рельсы блестели лентами серебряного серпантина, брошенными в степное марево. Ковыли бледно пушились под ногами, переливаясь волнами… Волнующей горечью плыл полынный запах.
Далеко за мягкими шапками курганов горела широкая полоса искрами рассыпанного сахара. Искры дрожали, плыли, мельтешили в глазах.
— Сиваш, — шепнула Клава, указывая на этот мелькающий блеск. — А завтра увидим настоящее море.
Она крепче прижала поддерживающую руку Модеста Ивановича и заглянула снизу ему в лицо дикими козьими глазами.
В них был такой же дрожащий блеск, как в далекой воде Сиваша. Он тревожил, томил и лишал сил.
Модест Иванович остановился.
— Вы устали? — спросила Клава.