Собрание сочинений. Том 1. Первый лед

Вознесенский Андрей Андреевич

XI

Знаешь, Зоя, — теперь — без трепа. Разбегаются наши тропы. Стоит им пойти стороною, остального не остановишь. Помнишь, Зоя, — в снега застеленную, помнишь Дубну, и ты играешь. Оборачиваешься от клавиш. И лицо твое опустело. Что-то в нем приостановилось и с тех пор невосстановимо. Всяко было — дождь и радуги, горизонт мне являл немилость. Изменяли друзья злорадно. Только ты не переменилась. Зоя, помнишь, пора иная? Зал, взбесившийся как свинарня... Если жив я назло всем слухам, в том вина твоя иль заслуга. Когда беды меня окуривали, я, как в воду, нырял под Ригу, сквозь соломинку белокурую ты дыхание мне дарила. Километры не разделяют. а сближают, как провода, непростительнее, когда миллиметры нас раздирают! Если боли людей сближают, то на черта мне жизнь без боли? Или, может, беда блуждает не за мной, а вдруг за тобою? Нас спасающие — неспасаемы. Что б ни выпало претерпеть, для меня важнейшее самое — как тебя уберечь теперь! Ты ль меняешься? Я ль меняюсь? И из лет очертанья, что были нами, опечаленно машут вслед. Горько это, но тем не менее нам пора... Вернемся к поэме.

XII

Экспериментщик, чертова перечница, изобрел агрегат ядреный. Не выдерживаю соперничества. Будьте прокляты, циклотроны! Будь же проклята ты, громада программированного

зверья. Будь я проклят за то, что я слыл поэтом твоих распадов! Мир — не хлам для аукциона. Я — Андрей, а не имя рек. Все прогрессы — реакционны, если рушится человек. Не купить нас холодной игрушкой, механическим соловейчиком! В жизни главное человечность — хорошо ль вам? красиво ль? грустно? Проклинаю псевдопрогресс. Горло саднит от тех словес. Я им голос придал и душу, будь я проклят за то, что в грядущем, порубав таблеток с эссенцией, спросит женщина тех времен: «В третьем томике Вознесенского что за зверь такой Циклотрон?» Отвечаю: «Их кости ржавы, отпугали, как тарантас. Смертны техники и державы, проходящие мимо нас. Лишь одно на земле постоянно, словно свет звезды, что ушла, — продолжающееся сияние, называли его душа. Мы растаем и снова станем, и неважно в каком бору, важно жить, как леса хрустальны после заморозков поутру. И от ягод звенит кустарник, В этом звоне я не умру». И подумает женщина: «Странно! Помню Дубну, снега с кострами. Были пальцы от лыж красны. Были клавиши холодны. Что же с Зоей?» Та, физик давняя? До свидания, до свидания. Отчужденно, как сквозь стекло, ты глядишь свежо и светло. В мире солнечно и морозно... Прощай, Зоя. Здравствуй, Оза!

XIII

Прощай, дневник, двойник души чужой, забытый кем-то в дубненской гостинице. Но почему, виски руками стиснув, я думаю под утро над тобой? Твоя наивность странна и смешна. Но что-то ты в душе моей смешал. Прости царапы моего пера. Чудовищна ответственность касаться чужой судьбы, тревог, галлюцинаций! Но будь что будет! Гранки ждут. Пора. И может быть, нескладный и щемящий, придет хозяин на твой зов щенячий. Я ничего в тебе не изменил, лишь только имя Зоей заменил.

XIV

На крыльце, очищая лыжи от снега, я поднял голову. Шел самолет. И за ним на неизменном расстоянии летел отставший звук, прямоугольный, как прицеп на буксире. Дубна — Одесса Март 1964

Гуру урагана

Пролог

Господи, помилуй наши суррогаты! С белого собора сорвали крест. Гуру урагана, гуру урагана сорок тыщ деревьев унес окрест. Огорчен игумен эксгумацией Романовых. Восемь лет прождали последнюю постель. Гурии соблазна. Гунны балагана. Инаугурация измученных костей. Женщину за лошадью тащат на аркане. Ты, Москва, заложница за чей-то грех! Что нам ураганы? — Сами уркаганы. Господи, помилуй невинных всех! Душу потеряешь, спасая шкуру, Не учи смятенью, антагонист! Ангел заблудившийся, ослепший гуру, черный урагангел, угомонись! На душе погано. Дьяволы в поддатии Кремлю зубы выбили вокруг кургана. Где ж ты, белоснежный гуру благодати? Что ж не опровергнешь гуру урагана? Милиционеры — антихулиганы. Что сейчас творится — неужто сглаз? Все запрограммировал Гуру Урагана. Черный урагангел, помилуй нас!

I

Новорусское Новодевичье. Гробы восстают стоймя. Несется скелет Царевича. Господь, помилуй меня! Бегу забастовкой кладбища. Могилы свои зову. Проваливаюсь, как в клавиши, Отец, помилуй Москву! Подземные наши предки бастующею толпой могилы, как вагонетки, толкают перед собой. Неправедны наши «прайвит», неправедно я живу, неправедно нами правят. Максуд, помилуй Москву. Прости, забытая мать! Отец, помилуй меня! Но праведно ли ломать в отместку зубцы Кремля? Ну, ладно б громить сановников... За что же Никулина?! Никулин пошел «на новенького». В могиле накурено. Ангелы аварийные. Срывают с церквей кресты. Ваганьковские авиалинии бастуют. Небеса пусты. Флоренский, игумен стачки, как тачку, могилу вез, согбен, как медведь из спячки, крестил разоренных ос. Идея над Новодевичьим вопит, что в нас умерла. Деревья кричат в разделочной. Вандея, помилуй меня! Все телеантенны в целости, поломаны лишь кресты. И свежестью сводит челюсти от рухнувшей красоты. Лежат древесные люди, сплетя волоса, висят. Дрожат, как разбитые лютни, взметенные прутья оград. Дуб Емельян Тимофеевич (1783-+1998) Плющ Александр Сергеевич (1837-+1998) Тополь Виктор Платанович (1978-+1998) Ель Елена Владленовна (1978-+1998) Троицкая Береза Есеньевна (1963-+1998) Красная Калина Васильевна (1974-+1998) Чехова Ольга Штирлицевна (1945-+1998) Корень Лифарь Нуреевич (1968-+1998) Синица Бузина Зиновьевна (1981-+1998) Мария Липа (девичья фамилия — год рожд. 1972) Мэри Липтон (новодевичья фамилия — год рожд. 1979) Щепкина-Купер Верба Инберовна (1814-+1998) Берестов Валентин Археологович (863 до н/э -+1998) Соловей Зорий Тихонович (1942-+1998) Черемуха Алла Борисовна (1982- ) Симонов Монастырь Рубенович (1765-+1998) И тысячи без фамилий... Господь, прости и помилуй! О СПИДе не знали там, в наивные времена. Господь, помилуй платан! Платан, помилуй меня! Дерево родословное Легло поперек пути. Листы его, очи словно, кричали мне: «Пощади!» За ним сплелись Лаокооны и группировки в розыске. Поэзия из флаконов разбитых разлита в воздухе. Чей белый парик с косицей, как вырванный зуб коренной? Сказал: «Просрали Россию», он, ставший ее землей.

II

Новорусское Новодевичье. Оса хаоса, взяв захват, закружила спиралью девочку и ударила об асфальт! Что делается?! Боже свят! Две спирали жужжат — смыкаются. Удаляется в небеса оса хаоса, оса хаоса, обезумевшая оса! Астраханской холеры казусы. И укусы внутри пошли. Залетевшая оса хаоса все не вылетит из души. Кружит стружкой стволы и хаусы, точно чинит карандаши. Лечит школьницу не Мюнхгаузен. Чертыхается злая тварь — оса хаоса, после паузы возвращающаяся спираль.

III

Новорусское Новодевичье Надломленный в небе крестик. Возмездие без уздечки летит, как программа «Вести». Запнулась Арина Шарапова Потряс без «фанеры» нас вернувшийся в нашу шарашку шаляпинский бас! — Шаляпина — в президенты! — Вербу — на трон! — Раздета беспрецедентно... — Веру не тронь!.. — Дуб — претендент конкретный. — Ольху, его конкурентку, — в огонь! Смешна им идея денег. Идет Вандея бессеребреников. Деревьев грехопаденье спонсирует Хлебников. Корни восстали, суть! В петлице с астрой цинизма — повестка на Страшный суд. Идея

абстракционизма овладевает массами. Спираль раскручивается. Гонитель Неизвестного заказал ему памятник себе. Неведомая сила периодически отрезала памятнику голову, как Берлиозу. Заседали. Старик ловил интернетом Рыбкина. — Чего тебе надобно, Стачка? У Большого театра под фурой поехала крыша. Екатерина Алексеевна фурией протискивается сквозь гробовую крышку. Кто кинул в меня, зеваку, надгробной доской? Я ж вам приносил «Живагу»... Помилуйте, Луговской! Нежнейшее чье колено вылазит сквозь трещину? Помилуй Боже, Елена... Я знал эту женщину. И каждый ее любовник за миг ее воскресить не только древо любое — весь мир готов погубить. Кто добрый, как крот ослепший, с одышкой вышел на свет, вперед пропуская следующего — самоубийцу двадцати лет? Помилуйте, Самуил Яковлевич, и юноша, как вьюнок!.. Меж рухнувших наших ячеств жестяный мчался венок. Асеев, Кокто рассейский, ваш стон я не обойду — встает, не поняв в рассеянности, в раю он или в аду. А эта, в балетках все-таки, водянистая, как голубика, соседка моя по высотке выглядывает из глубинки... В бреду лейтенант метался — Господь, помилуй меня! — пулеметом магометанина прошит, как дырки ремня. Что шепчешь, афганец, с тоски? Земля от ракиты разрыта. Убитого звать Тараки — Таракитаракита р а к и т а... * * * И крестик горизонтальный, как ключик, в небе торчит. Печаль его золотая поломана. Вход закрыт. У двери души летают. И в воздухе тополь горчит.

IV

Новорусское Новодевичье. Куда Рубенсу и Вандейчику! Ватрушки жрет у ворот под «Фанту» отечественную живой и мертвый народ. Нас внутрь не пускал детина. Охранник был без лица. Из пустоты щетина росла, как из мертвеца. Загробная жизнь под угрозой. Воя, как «Цеппелин», взбесившиеся березы летали без сердцевин. Мы — только капот от «мерса» с вынутыми цилиндрами. Не то что мы все без сердца, мы — люди без сердцевины. И ломаные слова наши — с вырванными корнями и ветками — «Катастрофа! — кричу я. — «Ка...а!» — «Касторка», — соглашаются соседи. — «Про кладбищи», — настаиваю я. — «Прокладки», — догадывается народ. — «Телесводка», — подтверждаю. — «Те...ка». — «Телка», — понимают... Когда я читаю у Гете «Гретхен» — «гр...н», — «грешен» видится мне. Она звала Фауста «Генрих» — «Г...х». Я прочитал «Грех»... Я понимаю, есть грех любленных наслаждений... Но в чем грех зеленых насаждений?

V

Новорусское Новодевичье. У Лужников народ. Видео не с Фадеечевым — с эротикой продает. Любимые литсобратья мне пальцы совали в раны, меня, гуру благодати, сочтя за гуру урагана. Гостиница, как магометанка, зашторена на закате. А вдруг гуру урагана и есть гуру благодати? Все это мне не простится за то, что, душу губя, на судную репетицию я затащил тебя. Где вместо стволов провалы, как вверх ногами столы, разбуженные вставали человеческие стволы. С росинками галогенными из ада встает и рая российская интеллигенция, мертвая и живая. Бастующие рубили завалы, чинили лес. А может быть, это были солдаты из МЧС?

VI

Новорусское Новодевичье. Купите в предсудный год всамделишного Судейкика, не ведая, что нас ждет? Не все же сбегут в сторонку, в Ванкувер и Теннесси! Помилуй, Господь, от Второго Пришествия, пронеси...

Колокольный эпилог

Несемся в прошлое со страшной силой, но мысль единственная в мозгу — «Господь, помилуй, Господь, помилуй, от повторения спаси Москву!» Кто под землею, но не в могиле, чья ненакормленная семья — его помилуй, ее помилуй, помилуй верившего меня. Господь, помилуй собор-расстригу, где допустили сорвать кресты, русскоязычную помилуй Ригу, ей звон малиновый возвести! О чем все гении и мазилы? Помимо разницы в них суть одна — «Господь, помилуй, Господь, помилуй, Господь, помилуй меня». И кантемиры, и мы, дебилы, и мандельштамовская оса: «Господь, помилуй, Господь, помилуй валаамового осла...» Овца, клонируй меня, Герострат, кремируй меня, госналог, премируй меня, Господь, помилуй Газпром, Господь, помилуй меня. Конь Блед, примерь стремена! Азот, грозу распогодь. Мой бред, помилуй меня, в душе ураган, Господь! Горсуд, помилуй истца, овца, клонируй Творца, гроза, не молнируй в дома, тишина, спланируй в меня. Помилуй от урагана, где, как проклятье с губ, летит из Тархан тараном вывороченный с корнями лермонтовский дуб! О чем разевает рот Памела Андерсон в снах? Золотая рыбка поет в панировочных сухарях. — Соседу виллу испорть, пожар спланируй, Господь! Кому пришлет сатана мотоциклетный эскорт? Скучаем, «Pall Mall» дымя, Стал Брайтон-Бич русопят. Не Тот, говорят, распят... Луна, лорнируй распад. Господь, помилуй меня! Туман наш горчит полынью. И, может, не все обман? Помилуй дитя Полину, родившуюся в ураган! Мы красным вином с сулгуни отметим весть Рождества, чтоб здравствовала игуменья, чтоб здравствовала Москва! Помилуй, помилуй, пошли нас — по Мытной, по Минке, по минной, по мнимой Жасминной, как опера мыльной, по «митькам», как на Пасху, память — камень за пазухой, колокольный, именинный,— от Лукойла до Совмина, звон, компьютером переученный... В Вознесенском переулочке, у памятника Чайковскому, подобному скрип-ключу, я Моцарта обучу с колоколами чокнуться! Мы — дети волшебной сказки, где вместо колоколов стучат, как шахтерские каски, купола без крестов. ...по тминной, по маленькой, пей, да помалкивай, салфеткой слезу промакивай, целуй образок эмалевый, во благо, со всех силенок, двадцать пять тыщ «зеленых» вымаливай... Крест золотой над маковкой, на глазах у программы «Вести» рассыпался как щепоть.... Москву помилуй, Господь! ГРЕХ ПЛАКАТЬ. ИЩУ ИНВЕСТОРА, ЧТОБ К НЕБУ КРЕСТ ПРИКОЛОТЬ Господь, помилуй земных кумиров, кто лез без мыла в их маету, Господь, помилуй, Господь, помилуй, верни их парочкой на мосту. Шекспира МИДу бы, Талейрана... Нет мира в Косове. Правам труба... Секспирамида нетолерантна. Я, ты, Господь — это амур труа. Волосяницей душа запутана. Монаху снится Маша Распутина. Родные, милые! Я тут живу. Господь, помилуй, Господь, помилуй, Господь, помилуй, люблю Москву. Помилуй, Боже, быть у кормила и не оставить страну в живых. Господь, помилуй, Господь, помилуй Тобою созданных детей дурных. Тусуйтесь с мымрой — свободой мнимой, в свободе миной лежит Чечня — Господь, помилуй вину невинных, помилуй, стало быть, и меня. Храни поэтов от хмурой зависти, от нетерпенья быть на плаву. Помилуй завязи завтрашних зарослей и клен, оставшийся на Москву. За то, что знал я Твои затрещины, умел с улыбкой удар держать, помилуй, Господи, мою женщину и в небе бабушку, отца и мать. Что обелиски? Летим как искры по небу с Божьего помела. Господь, помилуй потерять близких. Помилуй их потерять меня.