Собрание сочинений. Том 1. Первый лед

Вознесенский Андрей Андреевич

Художник и модель

Ты кричишь, что я твой изувер, и, от ненависти хорошея, изгибаешь, как дерзкая зверь, голубой позвоночник и шею. Недостойную фразу твою не стерплю, побледнею от вздору. Но тебя я боготворю. И тебе стать другой не позволю. Эй, послушай! Покуда я жив, жив покуда, будет люд тебе в храмах служить, на тебя молясь, на паскуду. 1973

Новогоднее платье

Подарили, подарили золотое, как пыльца. Сдохли б Вены и Парижи от такого платьица! Драгоценная потеря, царственная нищета. Будто тело запотело, а на теле — ни черта. Обольстительная сеть, золотая ненасыть. Было нечего надеть, стало некуда носить. Так поэт, затосковав, ходит праздно на проспект. Было слов не отыскать, стало не

для кого спеть. Было нечего терять, стало нечего найти. Для кого играть в театр, когда зритель не «на ты»? Было зябко от надежд, стало пусто напоследь. Было нечего надеть, стало незачем надеть. Я б сожгла его, глупыш. Не оцените кульбит. Было страшно полюбить, стало некого любить. 1971

Художники обедают в парижском ресторане «Кус-кус»

Г. Маркесу

I

Мой собеседник — кроткий, баской! Он челюсть прикрыл бородкой, как перчаточкою боксер. «Кус-кус» на меню не сетует — повара не учить! Мой фантастический собеседник заказывает дичь. «Коровы летают? Летают. Неси. Короны летают? Но в аут. Мерси». А красный Георгий на блюде летел на победных крылах, где, как лебединые клювы, копыта на белых ногах. И парочкой на излете, летая во мраке ночном, кричали Тристан и Изольда, обнявшись, как сандвич с мечом. Поэты — не куропатки. Но если раздеть догола, обломок ножа под лопаткой сверкнет как обломок крыла. А наши не крылья — зонтики стекают в углу, как китч. Смакует мой гость: «Экзотика! Отличнейшая дичь!»

II

Голодуха, брат, голодуха! Ухо а-ля Ван-Гог . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 150 000 фаршированный вагон всмятку . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . на 1000 персон пятка, откушенная у Рокфеллера (Н. Гвинея) . . . . . . . . . . . . . . . . . . . неочищенная фея . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . для 3-х персон цветочная корзинка Сены с ручкою моста . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . ирисы . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 2 фр. полисмены в фенах, сидящие как Озирисы . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Дебре трехлетней выдержки . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . роман без выдержки и урезки . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Р. Фиш (по-турецки) . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 5000 экз. шиш с маслом . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 450 000 хлеб с маслом . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 2 фр. блеф с Марсом . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 1000000000000 «Мне нравится тот гарсон в засахаренных джинсах с бисером» Записываем: «1 Фиат на 150000 персон, 3 Фиата на 1 персону» Иона . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 2 миллиона лет сласти власти . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 30 монет разблюдовка в стиле Людовика . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Винегрет . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . нет конфеты «Пламенный привет» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . нет вокальный квинтет . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . нет Голодуха, брат, голодуха особо в области духа! — а вместо третьего мост Александра III-го . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 188? Голодуха, брат, голодуха от славы, тоски, сластей, чем больше пропустишь в брюхо, тем в животе пустей! Мы — как пустотелые бюсты, с улыбочкою без дна, глотаешь, а в сердце пусто — бездна! «Rubajem» (испанск.), Андрюха». Ешь неизвестно что, голодуха, блин, голодуха! Есть только растущий счет. А бледный гарсон за подносом летел, не касаясь земли, как будто схватясь за подножку, когда поезда отошли... Ах, кто это нам подмаргивает из пищ? Габр. Маркес помалкивает — отличнейшая дичь! В углу драматург рубает противозачаточные таблетки. Завтра его обсуждают. Как бы чего не вышло!.. На нем пиджачок, как мякиш,— что смертному не достичь. Отличная дичь — знай наших! Послушаем, что за спич?

III

«На дубу написано «Валя». Мы забыли, забыли с вами, не забыли самих названий, позабыли, зачем писали. На художнике надпись «сука», у собаки кличка «Наука». «Правдолюбец» на самодержце. Ты куда, «Аллея Надежды»? И зачем посредине забора изреченье: «убей ухажора?» И, уверовав в слов тождественность в одиночнейшем из столетий, кто-то обнял доску, как женщину. Но это надпись на туалете. И зачем написано «Лошадь» на мучительной образине, в чьих смычковых ногах заложена одна сотка автомашины?»

IV

«Кус-кус»

пустеет во мраке, уносят остатки дичи. «Dixi». И, плюнув на зонт и дождик, в нелетнейший из дождищ уходят под дула художники — отличнейшая дичь! 1973

* * *

Тираны поэтов не понимают, когда понимают — тогда убивают. 1973

Похороны Кирсанова

Прощайте, Семен Исаакович. Фьюить! Уже ни стихом, ни сагою оттуда не возвратить. Почетные караулы у входа в нездешний гул ждут очереди понуро, в глазах у них: «Караул!» Пьерошка в одежде елочной, в ненастиях уцелев, серебрянейший, как перышко, просиживал в ЦДЛ. Один, как всегда, без дела, на деле же — весь из мук, почти что уже без тела мучительнейший звук. Нам виделось кватроченто, и как он, искусник, смел... А было — кровотеченье из горла, когда он пел! Маэстро великолепный, а для толпы — фигляр... Невыплаканная флейта в красный легла футляр. 1973

* * *

Приди! Чтоб снова снег слепил, чтобы желтела на опушке, как александровский ампир, твоя дубленочка с опушкой. 1972

В непогоду

З. Б.

В дождь как из Ветхого завета мы с удивительным детиной плечом толкали из кювета забуксовавшую машину. В нем русское благообразье шло к византийской ипостаси. В лицо машина била грязью за то, что он ее вытаскивал. Из-под подфарника пунцового брандспойтово хлестала жижа. Ну и колеса пробуксовывали, казалось, что не хватит жизни! Всего не помню, был незряч я от этой грязи молодецкой. Хозяин дома близлежащего нам чинно вынес полотенца. Спаситель отмывался, терся, отшучивался, балагуря. И неумелая шоферша была лиха и белокура. Нас высадили у заставы на перекрестке мокрых улиц. Я влево уходил, он вправо, дороги наши разминулись. 1972

Вечер в «Обществе слепых»

Милые мои слепые, слепые поводыри, меня по своей России, невидимой, повели. Зеленая, голубая, розовая на вид, она, их остерегая, плачет, скрипит, кричит. Прозрейте, товарищ зрячий, у озера в стоке вод. Вы слышите — оно плачет? А вы говорите — цветет. Чернеют очки слепые, отрезанный мир зовут — как ветви живьем спилили, следы окрасив в мазут. Скажу я вам — цвет ореховый, вы скажете — гул ореха. Я говорю — зеркало, вы говорите — эхо. Вам кажется Паганини красивейшим из красавцев, Сильвана же Помпанини — сиплая каракатица, им пудреница покажется эмалевой панагией. Вцепились они в музыкальность, выставив вверх крюки, как мы на коньках крючками цеплялись за грузовики. Пытаться читать стихи в «Обществе слепых» — пытаться скрывать грехи в обществе святых. Плевать им на куртку кожаную, на показуху рук, они не прощают кожею наглый и лживый звук. И дело не в рифмах бедных — они хорошо трещат,— но пахнут, чем вы обедали, а надо петь натощак! В вашем слепом обществе, всевидящем, как Вишну, вскричу, добредя ощупью: «Вижу!» — зеленое зеленое зеленое заплакало заплакало заплакало зеркало зеркало зеркало эхо эхо эхо 1974

Говорит мама

Когда ты была во мне точкой (отец твой тогда настаивал), мы думали о тебе, дочка,— оставить или не оставить? Рассыпчатые твои косы, ясную твою память и сегодняшние твои вопросы: «оставить или не оставить?» 1973

Аисты

В. Жаку

В гнезде, венчающем березу, стояли аист с аистихою над черным хутором бесхозным бессмысленно и артистично. Гнездо приколото над чащею, как указанье Вифлеема. Две шеи выгнуты сладчайше. Вот так змея стоит над чашею, став медицинскою эмблемой. Но заколочено на годы внизу хозяйское гнездовье. Сруб сгнил. И аист без работы. Ведь если награждать любовью, то надо награждать — кого-то. Я думаю, что Белоруссия семей не возместила все еще. Без них и птицы безоружные. Вдруг и они без аистеныша?.. ...Когда-нибудь, дождем накрытая, здесь путница с пути собьется, и от небесного события под сердцем чудо в ней забьется. Свое ощупывая тело, как будто потеряла спички, сияя, скажет: «Залетела. Я принесу вам сына, птички». 1973