Собрание сочинений. Том 1. Первый лед

Вознесенский Андрей Андреевич

Осенний воскресник

Кружатся опилки, груши и лимоны. Прямо на затылки падают балконы! Мимо этой сутолоки, ветра, листопада мчатся на полуторке ведра и лопаты. Над головоломной ка- та- строфой мы летим в Коломну убирать картофель. Замотаем платьица, брючины засучим. Всадим заступ в задницы пахотам и кручам! 1953

* * *

По Суздалю, по Суздалю сосулек, смальт — авоською с посудою несется март. И колокол над рынком мотается серьгой. Колхозницы —

как кринки в машине грузовой. Я в городе бидонном, морозном, молодом. «Америку догоним по мясу с молоком!» Я счастлив, что я русский, так вижу, так живу. Я воздух, как краюшку морозную, жую. Весна над рыжей кручей, взяв снеговой рубеж, весна играет крупом и ржет как жеребец. А ржет она над критикой из толстого журнала, что видит во мне «скрытое посконное начало». 1958

Тбилисские базары

...носы на солнце лупятся,

как живопись на фресках.

Долой Рафаэля! Да здравствует Рубенс! Фонтаны форели, цветастая грубость! Здесь праздники в будни, арбы и арбузы. Торговки — как бубны, в браслетах и бусах. Индиго индеек. Вино и хурма. Ты нынче без денег? Пей задарма! Да здравствуют бабы, торговки салатом, под стать баобабам в четыре обхвата! Базары — пожары. Здесь огненно, молодо пылают загаром не руки, а золото. В них отблески масел и вин золотых. Да здравствует мастер, что выпишет их! 1958

* * *

Меня пугают формализмом. Как вы от жизни далеки, пропахнувшие формалином и фимиамом знатоки! В вас, может, есть и целина, но нет жемчужного зерна. Искусство мертвенно без искры, не столько Божьей, как людской, чтоб слушали бульдозеристы непроходимою тайгой. Им приходилось зло и солоно, но чтоб стояли, как сейчас, они — небритые, как солнце, и точно сосны — шелушась. И чтобы девочка-чувашка, смахнувши синюю слезу, смахнувши — чисто и чумазо, смахнувши — точно стрекозу, в ладоши хлопала раскатисто... Мне ради этого легки любых ругателей рогатины и яростные ярлыки. 1953

* * *

Вас за плечи держали ручищи эполетов. Вы рвались и дерзали, гусары и поэты! И уносились ментики меж склонов-черепах, и полковые медики копались в черепах. Но снова мертвой петлею несутся до рассвета такие же отпетые шоферы и поэты! Их фары по спирали уходят в небосвод. Вы совесть потеряли. Куда нас занесет? 1958

Противостояние очей

Третий месяц ее хохот нарочит, третий месяц по ночам она кричит. А над нею, как сиянье, голося, вечерами разражаются Глаза! Пол-лица ошеломленное стекло вертикальными озерами зажгло. ...Ты худеешь. Ты не ходишь на завод, ты их слушаешь, как лунный садовод, жизнь и боль твоя, как влага к облакам, поднимается к наполненным зрачкам. Говоришь: «Невыносима синева! И разламывает голова! Кто-то хищный и торжественно-чужой свет зажег и поселился на постой...» Ты грустишь — хохочут очи, как маньяк. Говоришь — они к аварии манят. Вместо слез — иллюминированный взгляд. «Симулирует»,— соседи говорят. Ходят люди, как глухие этажи. Над одной горят глаза, как витражи. Сотни женщин их носили до тебя, сколько муки накопили для тебя! Раз в столетие касается людей это Противостояние Очей!.. ...Возле моря отрешенно и отчаянно бродит женщина, беременна очами. Я под ними не бродил, за них жизнью заплатил. 1961

Мастерские на Трубной

Дом

на Трубной. В нем дипломники басят. Окна бубной жгут заснеженный фасад. Дому трудно. Раньше он соцреализма не видал в безыдейном заведенье у мадам. В нем мы чертим клубы, домны, но бывало, стены фрескою огромной сотрясало, шла империя вприпляс под венгерку, «феи» реяли меж нас фейерверком! Мы небриты как шинель. Мы шалели, отбиваясь от мамзель, от шанели, но упорны и умны, сжавши зубы, проектировали мы домны, клубы... Ах, куда вспорхнем с твоих авиаматок, Дом на Трубной, наш Парнас, альма-матер? Я взираю, онемев, на лекало — мне районный монумент кажет ноженьку лукаво! 1957

Баллада точки

«Баллада? О точке?! О смертной пилюле?!..» Балда! Вы забыли о пушкинской пуле! Что ветры свистали, как в дыры кларнетов, в пробитые головы лучших поэтов. Стрелою пронзив самодурство и свинство, к потомкам неслась траектория свиста! И не было точки. А было — начало. Мы в землю уходим, как в двери вокзала. И точка тоннеля, как дуло, черна... В бессмертье она? Иль в безвестность она?.. Нет смерти. Нет точки. Есть путь пулевой — вторая проекция той же прямой. В природе по смете отсутствует точка. Мы будем бессмертны. И это — точно! 1958

Баллада работы

Е. Евтушенко

Петр Первый — пот первый... Не царский (от шубы, от баньки с муз кыкой), а радостный грубый, мужицкий! От плотской забавы гудела спина, от плотницкой бабы, пилы, колуна. Аж в дуги сгибались дубы топорищ! Аж щепки вонзались в Стамбул и Париж! А он только крякал, упруг и упрям расставивши краги, как башенный кран. А где-то в Гааге духовный буян, бродяга отпетый, и нос, точно клубень — Петер? Рубенс?! А может, не Петер? А может, не Рубенс? Но жил среди петель рубинов и рубищ, где в страшных пучинах восстаний и путчей неслись капуцины как бочки с капустой. Его обнаженные идеалы бугрились, как стеганые одеяла. Дух жил в стройном гранде, как бюргер обрюзгший, и брюхо моталось мохнатою брюквой. Женившись на внучке, свихнувшись отчасти, он уши топорщил, как ручки от чашки. Дымясь волосами как будто над чаном, он думал. И все это было началом, началом, рождающим Савских и Саский... Бьет пот — олимпийский, торжественный, царский! Бьет пот (чтобы стать жемчугами Вирсавии). Бьет пот (чтоб сверкать сквозь фонтаны Версаля). Бьет пот, превращающий на века художника — в Бога, царя — в мужика! Вас эта высокая влага кропила, чело целовала и жгла, как крапива. Вы были как боги — рабы ремесла!.. В прилипшей ковбойке стою у стола. 1958

* * *

Ах, сыграй мне, Булат, полечку... Помнишь полечку, челку пчелочкой? Парой ласточек — раз, и нет! — чиркнут лодочки о паркет. Пава, панночка, парусок, как там тонешь наискосок? Мы прикручены по ночам к разным мчащимся поездам. Ах, осин номерок табельный! Ах, октябрь, ах, октябрь таборный! Отовсюду моя вина, как винтовка, глядит в меня: «Ах, забудь, забудь, не глупи, телевизор, что ли, купи»... Я живу в Каширском лесничестве. Рыб слежу. Либо снасть чиню. Только это мне — ни к чему. Пуст мой лес, и поля собраны. Гитарист бы сыграл — струны сорваны. 1961