Собрание сочинений. Том 1
Шрифт:
Розовее розового гора.
Ей - чернеть по ночам, розоветь - с утра.
А мы с тобою - седеем.
А нам с тобою не зеленеть,
Не голубеть и не розоветь.
Мы не гора, не море, не ветвь.
Мы люди - и мы седеем.
Вот и темнеть еще раньше стало,
И по утрам рассветает туго...
У дня и ночи одно одеяло,
Они его стаскивают друг с друга.
Зимние ночи, зимние
Я не прошу вас стать покороче.
Пусть мои мысли станут длиннее,
Жизнь - очевидней, и смерть - виднее.
Про жизнь: я думаю, что как надо
Идет она - в вечных трудах и драках.
И смерть, я думаю, мне в награду
Придет, не подав заранее знаков.
Не опасаясь нежданной встречи,
Живу, не боясь во все горло гаркать.
Свечу, как могу! Если люди - свечи, -
Не обязательно стать огарком.
Я б солгал, не сказав, сколько раз я страдал,
На Гунибе стоял с головою поникшей,
Видя надпись: "На камне сем восседал
Князь Барятинский, здесь Шамиля пленивший..."
Для чего этот камень над вольной страной,
Над моею советской аварской землею,
Где аварские реки бегут подо мной,
Где орлы-земляки парят надо мною?
Я к реке, чтоб проверить себя, припаду
Всеми струями - струнами всеми своими.
Мне вода столько раз, сколько к ней подойду,
Прошумит Шамиля незабытое имя.
Нет вершин, где б он не был в ночи или днем,
Нет ущелий, куда б он хоть раз не спустился,
Нет такого ручья, чтобы вместе с конем
После боя он жадно воды не напился.
Сколько кровью своей окропил он камней,
Сколько пуль рядом с ним по камням просвистало!
Смерть с ним рядом ходила, а он - рядом с ней,
И она все же первой устала;
Четверть века ждала, чтоб он дрогнул в бою,
Чтоб от раны смертельной в седле зашатался,
Чтоб хоть раз побледнел он и, шашку свою
Уронив, безоружным остался.
Эту шашку спросите об этой руке!
О чужих и своих несосчитанных ранах!
Быль и сказка, сливаясь, как струи в реке,
Нам расскажут о подвигах бранных.
Дагестан, Дагестан! Почему же тогда
Тот, чье имя России и миру знакомо,
Здесь, на скалах твоих, не оставил следа,
Почему о нем память - лишь в горле комом?
Почему на камне лишь имя врага?
Неужели тебе сыновья твои чужды?
Неужели нам ближе царский слуга,
Что заставил их бросить к ногам оружье,
Что аулы твои предавал огню,
Царской волею
Пусть стоит этот камень. Я его сохраню,
Но как памятник я его не принимаю!
Я б солгал, не сказав, сколько раз я страдал,
На Гунибе стоял с головою поникшей,
Видя надпись: "На камне сем восседал
Князь Барятинский, здесь Шамиля пленивший..."
Я проклятый вопрос домой уношу.
Дома Ленин глядит на меня с портрета.
"Товарищ Ленин, я вас прошу,
Ответьте: разве верно все это?"
И чудится мне, - прищурясь, в ответ
На этот мой вопрос откровенный
Ильич головою качает: "Нет,
Товарищ Гамзатов, это неверно!"
Ноги у печали стали черные;
Шла она босой по неживым
Пепелищам, по жилищам взорванным,
По снегам войны пороховым.
Руки у печали стали черные;
Рылась она в пепле и золе,
Отгоняла от убитых воронов,
Предавала мертвецов земле.
Платье у печали стало черное;
Слишком долго с нами она шла
Той дорогой, где по обе стороны
Сыновей обугленных тела.
Люди, дайте отдохнуть печали,
Дайте руки, ноги ей обмыть.
Дайте хоть теперь! Раз мы в начале
Не смогли ее остановить.
Как лавиною, все мое детство
С головой завалило войной.
Помню - бьет пулемет по соседству,
Всадник падает рядом со мной...
До сих пор, когда скрежет лавины
Среди ночи поднимет меня -
Все мне кажется: руки раскинув,
Там в горах кто-то рухнул с коня.
Мне нужны твои письма, как хлеб, как оружье,
Как решимость подняться над страхом своим.