Собрание сочинений. Том 2. Царствие земное
Шрифт:
«Так и мы с Ириной играемся в прятки – она дразнит, а я вроде бы не замечаю… Аль наоборот?»
Рынок наполнялся машинами, палатками, людьми. Нарастало, прибывало, всплескивалось многоголосье. Вдруг сильный порыв ветра с чьей-то палатки сорвал брезентовый тент, комкая, скручивая, потащил, поволок его по притоптанному снежному покрову и придавил к кирпичному забору. Испуганные бабьи возгласы смешались с мужским задорным хохотом!
– Пощади нас, Царь Небесный! – полушепотом промолвила Ирина.
«Ага, вот и Бога признала!» – улыбнулся Федор. И стал сноровисто, как бы в охотку раскладывать немудреный товар: веревочные
– Не надо. Все равно я переделывать буду. Лучше сходи за чебуреками.
Задание супруги подобного рода он всегда исполнял с удовольствием. Удовольствие выражалось в «поэтической интонации» прогулки (в прошлом Федор, занимая должность худрука во Дворце культуры, сочинял самодеятельную музыку). Уже машины не сновали, вонюче не чадили. Рынок устоялся, обрел деловой вид. Палаточные ряды, словно перед боем замаскированные танки, замерли, приготовились. Скоро, скоро «высадится десант»! И начнется… и начнется мутузовка, шельмование, заговаривание зубов, скандалы, вздохи, шелест денег и приглушенное гуденье под каблуками снега, похожего на сплошной пчелиный гам на пасеке в часы медосбора. Будут мелькать шапки, куртки, лица. Там и сям раздаваться зазывные голоса: «Модная шуба! Натуральная!», «Сапоги… в мире таких нет! Обуешь и весь век плясать будешь!», «Шашлык с водочкой!..» Уже пахло дымком горящих дубовых поленьев – самого огня не видно, а только алые сполохи.
– Здорово ночевал, Кузьмич! – мужик в облезлой куртке по-старинному низко поклонился Федору. Он уже установил станок для изготовления из заготовок ключей по заказу. За его спиной с кузова снимали мебель. Женщина, нанизав на кулак шерстяные носки, пыталась тоже привлечь внимание. Но спозаранку «от души» опохмелилась, и ее язык заплетался, бормотал несусветное.
Пару горячих чебуреков с мясом Ирина тотчас проглотила.
– А сам перекусил?
– Не хочу…
– И-и, горе луковое! Глядеть на тебя… Хоть бы побрился! Не люблю, когда ты небритый.
«А я не люблю, что ты много ешь. Комбайн по переработке мяса, сала и селедки!» Он с лукавинкой глянул на супругу, которая облизывала масляные пальцы. Он давно изучил ее натуру, она вечно боялась голода. Потешно было за нею наблюдать за столом. Пищу принимала так: сперва самое вкусное, будь это торт или пирог с земляникой, потом котлеты или голубцы и после щи. Сильный желудок управлялся, в мешанине отделяя одно от другого, переваривая, часть питательных витаминов направляя для поддержки физической энергии, а часть для пополнения запасов жировых отложений, которых на данный момент она носила по меньшей мере полцентнера.
– Сходи домой, туалетной воды принеси. Мужской праздник скоро, спрос на нее…
Федор выполнил и это задание, сходил. Принес. – Побриться не догадался?
«А ей меня, наверно, жалко – ишь, в глазах сострадание».
– Ступай прогуляйся. Глянь, как у других… Да почем цены? Не торчи пугалом.
Народ прибывал, как в вешнюю напористую оттепель прибывает вода в лимане.
– Дядь Фэдь, привэт!
Это дагестанец Гамзат. Хороший, доброжелательный парень. Такая же и его супруга. Все-то у них в жизни и в работе в радостном, веселом согласии, с любовью. Все-то у них правильно, прочно. Вера в Бога – им опора! «Куда до них мне и Ирине, и всем нам, русским! Охламоны мы! Как есть хлам! И хамы!»
– Дядь
Красивая, яркая цыганка, суматошно вертя головой, протискивалась сквозь толпу. Веселая воровка Аза! «Аза, Аза – цыганочка черноглаза!» Коль направит на тебя жгучий колдовской взгляд – на миг лишишься ясного ума. Ей и того достаточно, чтобы твой кошелек оказался в ее кармане.
– Старик? – плеснула она черным огнем сатанинских глаз на Федора.
Он растерялся:
– У меня денег нет.
– Не бреши. У тебя пятнадцать рублей тридцать семь копеек. Пересчитай.
Он выгреб мелочевку:
– Верно. Столько.
– Мне твои деньги не нужны, отдай их своей пузатой скряге. Сказать, что тебя сегодня ждет?
– Ну скажи.
– Тебе на голову упадет…
Но в гомоне он не расслышал последние слова, безобидчиво покачай головой:
– Шельма! Брехло!
– Че принюхиваешься, старый козел? Тоже «травки» захотел?
Сутулые, синюшные акселераты басовито-хрипато заржали – по их тесному кругу из рук в руки передавалась усыпляюще пахнущая коноплей дымящаяся самокрутка.
Знакомый Володька продавал дрожжи. Вечно «под мухой», лицо красное, улыбающееся. Передних зубов нет, и при разговоре в дырке язык мелькал, как из норки головка вьюнка. Торчащие из ноздрей волоски обметаны инейком.
– А, Кузьмич! Удрал от старухи? Че, заездила проклятая, не дает пожилому человеку позоревать на перинке? – Он без всякого «плавного» перехода перескочил: – Кузьмич, купи дрожжи. Бражку затеешь.
– Я непьющий.
– Ага, непьющий, некурящий… Зато до девок охочий! Поглядываешь на них… Сболтну твоей бабке, она тебя враз охладит!
– Зубоскал ты, Володька!
– Я купец первой гильдии!
Да, Федор глядел на них, на молоденьких, и на тех, кто постарше. Но совсем с иным понятием, умыслом. Ему было жаль их. Во что они превратились, кружась в рыночном суматошном колесе, сгибая на проклятущих дорогах и в промозглых палатках! Чтоб не замерзнуть в долгие часы зимней непогоды, они столько на себя напяливали одежды, что внешне походили на что угодно – на медведя, на пингвина, на обезьяну, – но только не на людей и тем более не на женщин. Где былая веселость, лучезарность, сказочное очарование, грация, все то, что заставляет взволнованно биться мужские сердца? «Сокрушенные ангелы!» – мелькнуло в голове Федора. Он увидел, как к ним приближалась Тамара. Нечто бесформенное, неуклюжее, неприглядное. В очах – опостылевшее беспокойство о «хлебе насущном». Лицо – подобие тени…
Она купила у Володьки брусок дрожжей.
– Мужу пирожков с малиной напеку. А то седня за товаром поеду…
– Напеки… напеки… – ухмыльнулся Володька. Когда Тамара ушла к своей палатке, он пробалабонил: – Гы-гы… Пирожки с малиной мужу…
– Перестань паясничать!
– Кузьмич, аль не слыхал? Все знают…
Печальная история. Как-то из-за гололеда автобус с «челноками» вынужден был вернуться. Тамара пришла домой. И когда запасным ключом открыла дверь, вошла в комнату, то опешила: на столе хаос – последствия ночной пирушки; на диване муж лежал в обнимку с женщиной в невменяемом состоянии. Она ушла в соседнюю комнату, где в кроватке валетом спали годовалые двойняшки. Присела рядом. И долго плакала. Но слезы облегчения не принесли.