Собрание сочинений. Том 9

Евтушенко Евгений Александрович

Баллада о пятом битле

«Однажды в Гамбурге мне попалась книжка стихов Евтушенко. Ее мне послала моя подружка. Мы ждали выхода на сцену. Я читал вслух. С тех пор эта книжка стала частью нашего реквизита. Это то, что мы любили, искусство. Я уверен, что это нашло отражение в нашей музыке и стихах».

Пол Маккартни, «Антология Битлз»

Это была первая поездка битлов в 1964 году в континентальную Европу и вообще их первая «загранка». Книга, оказавшаяся у них в руках, была моя первая книга на английском языке, вышедшая в издательстве «Пингвин Букс» в 1961 году, «Станция Зима и другие стихи», выдержавшая несколько переизданий и через полвека опять переизданная там же, но уже в серии «Мировая классика». Я, по совпадению, был в Италии, когда они выступали в Риме. Билеты достать было почти невозможно. Однако молодой тогда фабрикант пишущих машинок, а сейчас компьютеров Роберто Оливетти пожертвовал мне свой билет, и я описал в стихотворении все происходившее в зале. Конечно, мне и в голову не приходило, что битлы читали мои стихи перед открытием занавеса для поднятия настроения. Об этом я узнал только много лет спустя, когда евтушенковед Ян Германович нашел интервью Поля Маккартни и подарил его мне. Нечего и говорить, как я был счастлив, потому что мне нравилось то, что они делали.

В желтой субмарине,в желтой субмаринечетверо мальчишек-англичанфлотский суп варили,черт-те что творили,подливая в миски океан.В общем, шло неглупосотворенье супаиз кипящих музыкальных нот,и летели чайкамилифчики отчаянно,и бросались трусики в полет.Рык ракет был в роке.Битлы всей Европедоказали то, что рок – пророк.Спицы

взяв и шпульки,мамы-ливерпулькисвитера вязали им под рок.Ринго Старр, Джон Леннончуть не на коленях,умоляли зал: «Be kind to us!Нам не надо стольковоплей и восторга.Мамы так хотят послушать нас!»Но ливерпульчатасловом непечатнымне посмели обижать людей.Если уж ты идол,то терпи под игомобо-жа-те-лей!А одна девчонка —битловская челка,от стихов моих сходя с ума,начитавшись вволю,подарила Полюпо-английски «Станцию Зима».Стал искать Маккартнина всемирной картестанцию мою карандашом,где я уродился,как в тайге редиска,и купался в речке голышом.Вот мне что обидно —вроде, пятым битломпо гастролям с ними ездил я,да вот не успели —вместе мы не спели!Но сегодня очередь моя!Я во время онообнял Йоко Ононад поляной Джонав Сентрал Парке города Нью-Йорк.Носом субмаринак Джону ход прорылаи прижалась, чуть скуля, у ног.Ангелы не скажут,где сегодня вяжутмамы, вновь над спицами склонясь.Им важнее, право,дети, а не слава.Мамы так хотят послушать нас!Знают наши мамы:все могилы – шрамынашей общей матери – Земли.В желтой субмарине,в желтой субмарине,в желтой субмаринес битлами друг друга мы нашли!2007

Автограф Феллини

Fiori di zuchine, non ancora fritti [15] ,были вымыты бережно в крестьянском корыте,и поджарены потом на оливковом масле,и язычки огня прыгали на них и гасли.А женщина, готовившая fiori di zuchine,была не крестьянкой — актрисой, лукавой по-арлекиньи,и она перевертывала fiori с боку на бокпо рецептам своих итальянских бабок,чтобы они сияли, как золотые стружкис топора родителя Пиноккио в столярушке…Эту женщину звали Джульетта Мазина,и она щебетала, как птичка, и не тормозила,пока Он, может, самый великий на свете мужчина,наслаждаясь, прихлебывал «Брунелло ди Монтальчино»,и особым — влюбленно-насмешливым зреньемлюбовался Джульеттой, как собственным лучшим твореньем.Я в палящую полночь пошел искупаться,он меня упреждал: «Questa notte e fredda, pazo…» [16] ,когда меня судорога прихватила,в море прыгнуло в брюках, поплыло ко мне мировое светило.И когда захлестнули смертельные волны-игруньи,Федерико вонзился, как будто когтями, ногтями в икру мнеи меня на себе выволакивал, будто младенца,по-отцовски рыча: «Pacienza, Eugenio, pacienza!» [17] Целый год или два, чтоб ударами с ног не свалили,задирая штанину, показывал я пятиточечный этот автограф Феллини.Потому нас, наверно, к большому искусству так тянет,что спасает оно даже болью,вонзенными в душу ногтями,и дарует нам радость, но вовсе не хочет людей провести на мякине,как джульеттины нежные fiori di quelli zuсhine! [18] 2007

15

Еще не поджаренные цветы дзуккини (итал.).

16

Эта ночь слишком холодна, ты что, чокнутый… (итал.)

17

Терпение, Эудженио, терпение… (итал.)

18

Цветы этих тыкв.

Язык мой русский

Лингвистика, ты мысль и чувство,одна из нравственных основ.Как нет искусства для искусства,так нет на свете слов для слов.Лингвисты, вы средь злобных крикови овраждения идей —усыновит ели язык ови побратит ели людей.Русь подтвердила свое правожить, не склоняя головы,словарным вкладом Святослава,сказавшего: «Иду на вы!»И парижаночкам с присвис томказаки, ус крутя хитро,кричали со стремян: «Эй, быстро!» —Вот как произошло бистро.Негоже хвастаться спесиво,но атеистам на Русии тем пришлось бурчать: «Спасибо»,забыв, что это: «Бог спаси».Звуча у Пушкина так дивно,язык наш корчится в тоске,когда пошлят богопротивнона нем, на русском языке.Язык – наш вечный воскреситель,не даст он правды избегать.На языке таком красивомтак некрасиво людям лгать.Как бы неправда ни крестилась,на ней не вижу я креста.Есть пропасть меж словцом «красивость»и просто словом «красота».В сугробах гибли доходяги,а вот Исаевич не зряслова, забытые в ГУЛАГе,выписывал из словаря.Без словарей нам нет дороги,не победить ни смерть, ни страх.Со словарем нет безнадеги —надежды скрыты в словарях.Язык мой русский, снежно-хрусткий,в тебе колокола, сверчкии поскрип квашеной капустки,где алых клюковок зрачки.Ты и не думая зазнаться,гостеприимный наш язык,в себя воспринял дух всех нацийи тем по-пушкински велик.Как страшно верить в гибель мира,а вместе с ним в кошмар концаГомера, Данте и Шекспира.Флобера, Твена, Маркеса.Европе – Азия опора.Страх обоюдный позади.Нельзя без Ганди и Тагора,Акутагавы, Бо Цзю И.Судьбой балканской озаботив,моей Россией не забыт,мне руку подал Христо Ботевтам, где когда-то был убит.Я с Гете, с Беллем не расстался,взяв у них столькое взаймы.Но я горжусь, что на рейхстагепо-русски расписались мы.25–30

августа 2007

Муза детства

Как ты приходишь, муза детства,тихонько проникая в нас,и почему не наглядетьсяво глубь твоих лукавых глаз?..Ты нас качаешь, колыбелишь.Твои слова – поводыри,и доверяется тебе лишьдуша, зажатая внутри…Твой ритм, как с облаков звоночек.Мы еще поросль, а не взросль.Но хрупковатый позвоночниккрепчает, как земная ось.Порой чужды, а неразрывнычерты и мужа и жены,когда характеры, как рифмы,таинственно сопряжены.Но семьи есть, где все так гнусно,ну хоть друг дружку придуши,когда так наспех, так безвкуснозарифмовались две души.«Ла для чего нам ваша муза?» —так разговорчики идут.Но осторожней – срывы вкусако срыву совести ведут.Сначала срывы только устны,но может срывом стать война.Когда политики безвкусны,тогда безнравственна страна.Когда чужда нам с детства муза,свой путь в толпе не протолочь,и волочась за всем гамузом,с дороги сволочь не сволочь…Несчастны, кто стихов не любят,и если любят – не путем,А невоспитанная глупостьне воспитуется потом.2007

Памяти Ельцина

Когда ГУЛАГ хотел на танке въехать,то, укрощая струсивший металл,на миг великим став на гребне века,он глыбой из руды уральской встал.Есть, кто не верят в блага без ГУЛАГа.Но счастья нет без прав или свобод.Пусть наше знамя с копотью рейхстаганас к пушкинской свободе приведет.2007

«Мы перестали быть одним народом…»

Мы перестали быть одним народом,рассыпались по маленьким свободамот мыслей о свободе только той,которая не давит нас пятой.Что нас объединяет? Только телик.Ей-богу же, немного толку в теле,когда забыто из него ушлаосиротевшей родины душа.На чем-то мы словились. Расслоилисьи, верить снова в будущее силясь,Россией перестали быть давно.Кому же быть Россией суждено?Чекистам бывшим, бывшим комсомольцам?Всем новым штольцам, тем, чей взлет бескрыл?Подросткам в космах? Постным богомольцам,в которых Бог ни разу не искрил?Желаю я моей Руси родимойвсегда быть милосердьем победимой,а жесткосердье призрачных победк тому приводит, что народа нет.2007

Как бы самоэпитафия

Чтец-декламатор. Бабник. Пустобрех.Что ни строка, то фальшь, подлог, подвох.Чтоб сделать наш народ к нему добрей,он в «Бабьем Яре» скрыл, что он еврей.Его стишки, им запросто руля,начальство диктовало из Кремля.Чтоб имидж свой на Западе спасти,он танки в Праге сбить хотел с пути.Он Бродскому отмстил хитро, с умом,его на волю вызволив письмом.Прикинувшийся смелым, скользкий трус,он с Горбачевым развалил Союз.Он от чеченцев принял в дар кинжалв брильянтах и в Америку сбежал.По отношенью к женам – негодяй.По стилю одеваться – попугай.Он бомбы поставлял для Че Геварыи прочие подпольные товары.Он,КГБ секретный генерал,на спецзаданье.Он не умирал.

Робертино Лоретти

Памяти Юры Казакова,

который был свидетелем того,

что произошло в 1964 году

Помню, слушал на рассветеЛедовитый океанто, как пел ему Лоретти —соловеистый пацан.И не знал он, Робертино,гость матросского стола,что работка-работинанерп в ловушку зазвала.Были в наших ружьях пули.Каждый был стрелок – будь спок!Мы в обман тебя втянули,итальянский ангелок.Наша шхуна-зверобойкамежду айсбергов плыла.Мы разделывали бойконерп заманенных тела.Я, красивый сам собою,фикстулявший напоказ,первый раз был зверобоем,но, клянусь, – в последний раз.Молодая, видно, нерпа,не боясь задеть винты,как на нежный голос неба,высунулась из воды.Я был, вроде, и тверезый,но скажу не для красы,что садились ее слезы,чтоб послушать – на усы.Что же ты не излечилаот жестокости всех нас,песенка «Санта Лючия»,выжимая боль из глаз?И не знаю уж как вышло,но пальнул я наугад.До сих пор ночами вижунепонявший нерпин взгляд.Сна не знаю окаянней:до сих пор плывет оно,не расплывшись в океане,темно-красное пятно.До чего все это гнуснои какой есть злой шаман,превращающий искусствов усыпляющий заман.Невеселая картина…У меня кромешный стыд,что Лоретти Робертиномне мой выстрел не простит.2007

«На станции Зима во время оно…»

На станции Зима во время ономы собирали в поле колоски, —не голенькие, словно волоски,а лишь отяжеленные ядрено.Там не садились на жнивье вороны —в холщовых своих сумках изнуреннодо зернышка все дети волокли.Тысячекратно кланялись мы полю,чтобы на фронте в пламени, в дымусолдаты наши ели хлеба вволю —вот почему себе я не позволювновь кланяться на свете никому.Вернулся я в Москву в чужой шинели,заштопав еле дырки от шрапнели,и посвящал стихи вожатой Нелли,а во дворах мячи уже звенели,и понял я, как бьет Москва с носка,но это проходило все бесследно.Мы жили восхитительно, хоть бедно —салюты ввысь взметались предпобедно,и прорывались в Пруссию войска.Футбол стал первым признаком победы,и с детства были мы футболоведы,готовые стоять у касс всю ночь.Кумиры наши после игр по-свойскимячи носили за плечом в «авоське»,и счастливы мы были им помочь.Я собираньем колосков испытан.Я русским полем и войной воспитан.Жнивьем не зря я ноги исколол.Но, как во мне война неизгладима,трава полей футбольных мне родимаи пара слов с тех пор неразделимав моей душе: «Победа» и «Футбол».2007