Собрание сочинений

Бродский Иосиф Александрович

IV

Как жаль, что архитекторы в былом,немножко помешавшись на фасадах(идущих, к сожалению, на слом),висячие сады на балюстрадахлепившие из гипса, виноградразвесившие щедро на балконы,насытившие, словом, Ленинград,к пилястрам не лепили панталоны.Так был бы мир избавлен от чумыштанишек, доведенных инфернальнодо стадии простейшей бахромы.И Феликс развивался бы нормально. 1965

Фламмарион

М. Б.

Одним огнем порожденыдве длинных тени.Две области пораженытенями теми.Одна – она бежит отсельсквозь бездорожьеза жизнь мою, за колыбель,за царство Божье.Другая – поспешает вдаль,летит за тучейза жизнь твою, за календарь,за мир грядущий.Да, этот язычок огня, -он род причала:конец дороги для меня,твоей – начало.Да, станция. Но погляди(мне лестно):не будь ее, моей ладьи,твоя б – ни с места.Тебя он за грядою тучнайдет, окликнет.Чем дальше ты, тем дальше лучи тень – проникнет.Тебя, пусть впереди темно,пусть ты незрима,пусть слабо он осветит, нонеповторимо.Так, шествуя отсюда в темь,но без тревоги,ты свет

мой превращаешь в теньна полдороге.В отместку потрясти дозвольтвой мир – полярный -лицом во тьме и тенью столь,столь лучезарной.Огонь, предпочитая самсмерть – запустенью,все чаще шарит по лесаммоею тенью.Все шарит он, и, что ни день,доступней взгляду,как мечется не мозг, а теньот рая к аду.1965

Кулик

В те времена убивали мух,ящериц, птиц.Даже белый лебяжий пухне нарушал границ.Потом по периметру той страны,вившемуся угрем,воздвигли четыре глухих стены,дверь нанесли углем.Главный пришел и сказал, что снегвыпал и нужен кров.И вскоре был совершен набегв лес за охапкой дров.Дом был построен. В печной трубепламя гудело, злясь.Но тренье глаз о тела себеподобных рождает грязь.И вот пошла там гулять в пальтобез рукавов чума.Последними те умирали, ктосразу сошел с ума.Так украшает бутылку блик,вмятина портит щит,На тонкой ножке стоит кулики, глядя вперед, молчит.1965(?)

Набережная р. Пряжки

Автомобиль напомнил о клопе,и мне, гуляющему с лютней,все показалось мельче и уютнейна берегу реки на букву «пэ»,петлявшей, точно пыльный уж.Померкший взор опередил ботинки,застывшие перед одной из луж,в чьем зеркале бутылкидеревьев, переполненных своимвином, меняли контуры, и городбыл потому почти неотрезвим.Я поднял ворот.Холодный ветер развернул менялицом на Запад, и в окне больницывнезапно, как из крепостной бойницы,мелькнула вспышка желтого огня.1965(?)

Подражание сатирам, сочиненным Кантемиром

На объективность

Зла и добра, больно умен, грань почто топчешь?Та ли пора? Милый Дамон, глянь, на что ропщешь.Против вины чьей, не кричи, страсть обуяла?Ты ли с жены тащишь в ночи часть одеяла?Топчешь, крича: «Благо не печь. Благо не греет».Но без луча, что ни перечь, семя не зреет.Пусто речешь: «Плевел во ржи губит всю веру».В хлебе, что ешь, много ль, скажи, видел плевелу?«Зло входит в честь разных времен: в наши и в оны».Видишь ли днесь, милый Дамон, злу Пантеоны?"Зло и добро парою рук часто сдается.Деве равно все, что вокруг талии вьется.Чую, смущен, волю кружить птице двуглавой..."Левой, Дамон, дел не свершить, сделанных правой."Так. Но в гробу, узком вельми, зреть себя нага,бывши во лбу пядей семи, – это ли благо?Нынче стою. Завтра, пеняй, лягу колодой".Душу свою, друг, не равняй с милой природой!Жизнь не медаль, видная нам словом и бюстом.В жизни есть даль, близкая снам, чуждая чувствамзлым и благим, где ни ногой Бог и свобода.Что до богинь, в деве нагой зрим антипода.Кабы не так, были сейчас волками в стае.Герб на пятак был бы у нас, решка – в Китае.Сплющили б лоб. В бездну сошло б солнце Давида.Был бы потоп. Брали бы в гроб аз алфавита.Полно, Дамон. Всюду свой рубь, свой иероглиф.Царь Соломон зрением вглубь так ли уродлив?Страсти не рать: сих областей в ночь не воруют.Полно стирать грани страстей. Так не воюют.Жизнь не медаль. Мир – не чекан двух оборотов.В жизни есть даль, тянуща ан птиц желторотых.Видно, бежит грубых рамен маетность птичья.Мудрый, как жид, милый Дамон, вот тебе притча:Скраден сосуд. Ловит, глядишь, страж голодранца.Вора спасут ноги, ты мнишь? Только пространство!Тот же простор прячет благих Кесаря копий,строит шатер, греет нагих, в ссадину корпийкладет, как хлеб кладет в уста, потчуя сирот.В овчий вертеп прячет Христа – хер тебе, Ирод.Аз воздает: застит рабам перлы в короне.Волю дает, дав по рогам, белой корове.В землях и днях твердый рубеж царствию кладет.В жадных песках, смерти промеж, делает кладезь.Кесаря мощь копья о плащ нощи иступит,воинству рощ, воинству чащ цифрой уступит.Коль не пришит к месту, то жать стало ли уши?Суша страшит – морем бежать можешь от суши.Что есть длиной близко сравнить с пахотой Млечной?К деве одной сердце стремить – что бесконечней?Что не расчесть: матери ждать плод из утробыдольше, чем здесь грани стирать блага и злобы.В грешной душе коль наторел в скорбну годину,мнишь, что уже мир обозрел? Драхму едину.Право, Дамон, зря ты сравнил. Вышло печально.Друг, убежден: ты возомнил сходство случайно.Есть в рубеже смертном надрыв, страшно до дури.Слабой душе смерть есть призыв к бегству к Натуре.Так ли ты, мнил, будешь в гробу? Мнил: постоянство.Ан получил злую судьбу: вечное странство.Ищешь, гляжу, путь к рубежу с черного хода.Друг, не сужу. Больше скажу: Бог – не природа.Друг, не боись. Я не грожу. С миром рассорюсь.Глядючи ввысь, больше скажу: Бог и не совесть.Он – их творец. Ноне проверь, милый приятель,кто нам: дворец – жизни пример – или создатель?Выше ль глава день ото дня с перечня комнат?Эти слова пусть от меня Кушнер запомнит.Пусть (не вини: это не суд) помнят поющи:в жизни есть дни, где не спасут честность и кущи.Загнанный зверь статуй певца с цоколя сбросит,ибо, поверь, нищи сердца с мертвого спросят.Зла и добра, милый Дамон, грань почто топчешь?Та ли пора? Больно умен. Глянь, на что ропщешь.То, что вчера дух веселя, ноне уж плохо?Та ли пора? Та ли земля? Та ли эпоха?Друг, не сочти этих словес «с пушки по мухам».Дело прочти – сказано есть: "нищие духомпьют благодать" – узрят, внемли, царство небесно.Что ж отдавать им на земли царство любезно?То ли не стыд? Ан отдаем. Благо, не пищей.Так и плодит – кабы вдвоем! – нищего нищий.Пусто твердишь: «Светоч и тьма – вроде два брата».Сам и плодишь. Резвость ума хуже разврата.В том-то и суть: крепок орех – порчены зубы.Не обессудь: это и грех. Грех не прелюбы.Спать не любя суть чепуха. Много мотиву.Грех на себя. Нету греха ближних противу.Скорбно ли есть душу терзать? Скорбно ли ащегрешную десть на душу взять? Сахару слаще.Каяться мнишь, схиму принять, лбом да о паперть.После глядишь, спереди гладь, белая скатерть.Бога узрел! Сзади одна мелкая сошка.В этом, пострел, благость видна. Так и спасешься.Тож кораблю в бурю канал нужен для бегства.Сильно скорблю: Каин не знал этого средства.Как ни греши, можно ухват счистить от сажи.Выкуп души благом чреват. Драхма все та же!Полно, Дамон, что за тоска правда двуличья.Я утомлен. Альфа людска – духа величье.Дух – благодать тверди иной к горсточке праха,дабы не знать в глине земной смертного страха.Дух – это нить с небом связать глины уродство,дабы лишить мест осязать наше сиротство.Нитку порвешь оных щедрот – кайся на ветер.Каяться то ж ждать, чтобы тот благом ответил,коего аж, больно умен, вытолкал в груди.Много не дашь этим, Дамон, форы Иуде.Где раздобыть, Муза-сестра, тело, размероммогуще быть Зла и Добра в мире примером?Сколь ни кружу взором своим всюду по свету,все не слежу равного им в мире предмету.Сиречь, сужу, мыслею длясь: здесь они сиры.Больше скажу: грудью сойдясь, две этих Силы,чужды побед, рубятся в прах, точно капуста.Виктора нет. То-то и страх: главные чувствав черной земле мертвы лежат в роще цветущей.Молча вдали враны кружат жизни грядущей.Умер пароль, ведший нас чрез часты тенета."Льется отколь, полная слез, плачуща нота?Чей там хорал в землю ведет часть превосходну?"Тот, кто терял, тот и поет песню отходну.Кто обладал, может поднять плач по урону.«Кто пострадал?» Разве понять это Дамону?Царь во

главе, можно простить, век не ночует.Могущий две бездны вместить третью почует!Пусто рядить, лира, правеж. Муза устала.Все прекратить! Мне невтерпеж. Сердца не стало.Спорщик мой где? В окнах ни зги. Пусто на кресле.Дать по балде, чтобы мозги горлом полезли!Силы ушли. Где мой Критон? Где ему деться?Вижу: вдали к деве Дамон в спальню крадется.Снег у крылец след порошит. Хитро устроил!Бедный чернец. «Плоть не грешит». То и усвоил.Впрочем, богат. Драхму язык держит прилежно.То ль наугад к деве проник, действуя нежно,то ли на дно Лоты глядит с борта корыты...Вижу одно: с кем-то стоит, губы раскрыты.Не разглядеть – дева, старик? – в точности лика.Что тут скорбеть? Вот и достиг сходства велика.Вот тебе месть: сам разгляди сразу два зайца.Тщишься расчесть, милый, поди, с кем оказался?Действуй смелей! Больно умен. Вместо ответа:стоят твоей драхмы, Дамон, дева и Лета.Четверть листа. Свечи трещат. Тени перечут.Смотрит звезда в полный ушат. Мыши щебечут.Бросим перо. Хаять глупца – это ли доблесть?Так ли хитро? Древня венца сим не сподоблюсь.Образы, прочь! Чашу с вином! Чествуем древних.Поздняя ночь. Снег за окном в виде деревьев.март 1966

Остановка в пустыне

Теперь так мало греков в Ленинграде,что мы сломали Греческую церковь,дабы построить на свободном местеконцертный зал. В такой архитектуреесть что-то безнадежное. А впрочем,концертный зал на тыщу с лишним местне так уж безнадежен: это – храм,и храм искусства. Кто же виноват,что мастерство вокальное даетсбор больший, чем знамена веры?Жаль только, что теперь издалекамы будем видеть не нормальный купол,а безобразно плоскую черту.Но что до безобразия пропорций,то человек зависит не от них,а чаще от пропорций безобразья.Прекрасно помню, как ее ломали.Была весна, и я как раз тогдаходил в одно татарское семейство,неподалеку жившее. Смотрелв окно и видел Греческую церковь.Все началось с татарских разговоров;а после в разговор вмешались звуки,сливавшиеся с речью поначалу,но вскоре – заглушившие ее.В церковный садик въехал экскаваторс подвешенной к стреле чугунной гирей.И стены стали тихо поддаваться.Смешно не поддаваться, если тыстена, а пред тобою – разрушитель.К тому же экскаватор мог считатьее предметом неодушевленными, до известной степени, подобнымсебе. А в неодушевленном мирене принято давать друг другу сдачи.Потом – туда согнали самосвалы,бульдозеры... И как-то в поздний чассидел я на развалинах абсиды.В провалах алтаря зияла ночь.И я – сквозь эти дыры в алтаре -смотрел на убегавшие трамваи,на вереницу тусклых фонарей.И то, чего вообще не встретишь в церкви,теперь я видел через призму церкви.Когда-нибудь, когда не станет нас,точнее – после нас, на нашем местевозникнет тоже что-нибудь такое,чему любой, кто знал нас, ужаснется.Но знавших нас не будет слишком много.Вот так, по старой памяти, собакина прежнем месте задирают лапу.Ограда снесена давным-давно,но им, должно быть, грезится ограда.Их грезы перечеркивают явь.А может быть, земля хранит тот запах:асфальту не осилить запах псины.И что им этот безобразный дом!Для них тут садик, говорят вам – садик.А то, что очевидно для людей,собакам совершенно безразлично.Вот это и зовут: «собачья верность».И если довелось мне говоритьвсерьез об эстафете поколений,то верю только в эту эстафету.Вернее, в тех, кто ощущает запах.Так мало нынче в Ленинграде греков,да и вообще – вне Греции – их мало.По крайней мере, мало для того,чтоб сохранить сооруженья веры.А верить в то, что мы сооружаем,от них никто не требует. Одно,должно быть, дело нацию крестить,а крест нести – уже совсем другое.У них одна обязанность была.Они ее исполнить не сумели.Непаханое поле заросло."Ты, сеятель, храни свою соху,а мы решим, когда нам колоситься".Они свою соху не сохранили.Сегодня ночью я смотрю в окнои думаю о том, куда зашли мы?И от чего мы больше далеки:от православья или эллинизма?К чему близки мы? Что там, впереди?Не ждет ли нас теперь другая эра?И если так, то в чем наш общий долг?И что должны мы принести ей в жертву?первая половина 1966

Неоконченный отрывок

В стропилах воздух ухает, как сыч.Скрипит ольха у дальнего колодца.Бегущий лес пытается настичьбегущие поля. И удаетсяпорой березам вырваться впереди вклиниться в позиции озимыхшеренгой или попросту вразброд,особенно на склоне и в низинах.Но озими, величия полны,спасаясь от лесного гарнизона,готовы превратиться в валуны,как нимфы из побасенок Назона.Эгей, эгей! Холмистый край, ответь,к кому здесь лучше присоединиться?К погоне, за которую медведь?К бегущим, за которых медуница?1966

Неоконченный отрывок

Отнюдь не вдохновение, а грустьменя склоняет к описанью вазы.В окне шумят раскидистые вязы.Но можно только увеличить грузуже вполне достаточный, скребяпером перед цветущею колодой.Петь нечто, сотворенное природой,в конце концов, описывать себя.Но гордый мир одушевленных телскорей в себе, чем где-то за горами,имеет свой естественный предел,который не расширишь зеркалами.Другое дело – глиняный горшок.Пусть то, что он – недвижимость, неточно.Но движимость тут выражена в том, чтоон из природы делает прыжокв бездушие. Он радует наш глазбездушием, которое при этоми позволяет быть ему предметом,я думаю, в отличие от нас.И все эти повозки с лошадьми,тем паче – нарисованные лицадают, как все, что создано людьми,им от себя возможность отделиться.Античный зал разжевывает тьму.В окне торчит мускулатура Штробля.И своды, как огромная оглобля,елозят по затылку моему.Все эти яйцевидные шары,мне чуждые, как Сириус, Канопус,в конце концов напоминают глобусиль более далекие миры.И я верчусь, как муха у виска,над этими пустыми кратерами,отталкивая русскими баграмиметафору, которая близка.Но что ж я, впрочем? Эта параллельс лишенным возвращенья астронавтомдороже всех. Не склонный к полуправдам,могу сказать: за тридевять земельот жизни захороненный во мгле,предмет уже я неодушевленный.Нет скорби о потерянной земле,нет страха перед смертью во Вселенной...1966

Освоение космоса

Чердачное окно отворено.Я выглянул в чердачное окно.Мне подоконник врезался в живот.Под облаками кувыркался голубь.Над облаками синий небосводне потолок напоминал, а прорубь.Светило солнце. Пахло резедой.Наш флюгер верещал, как козодой.Дом тень свою отбрасывал. Заборне тень свою отбрасывал, а зебру,что несколько уродовало двор.Поодаль гумна оседали в землю.Сосед-петух над клушей мельтешил.А наш петух тоску свою глушил,такое видя, в сильных кукареках.Я сухо этой драмой пренебрег,включил приемник «Родина» и лег.И этот Вавилон на батарейкахдонес, что в космос взвился человек.А я лежал, не поднимая век,и размышлял о мире многоликом.Я рассуждал: зевай иль примечай,но все равно о малом и великоммы, если узнаем, то невзначай.1966

Стихи на бутылке, подаренной Андрею Сергееву

1

На склоне лет я на ограду влезЯ удовлетворял свой интереск одной затворнице и знаячто между нами проходнаяя подтянулся на рукахныряла в облакахЛуна и ввысьиз радио неслисьобрывки вальсаи я Луной залюбовалсяя примостился между копийоткрылся вид балтийских топейк девице в общежитие я леза увидал владычицу небес