Собрание сочинений

Бродский Иосиф Александрович

Северная почта [40]

М. Б.

Я, кажется, пою одной тебе.Скорее тут нужда, чем скопидомство.Хотя сейчас и ты к моей судьбене меньше глуховата, чем потомство.Тебя здесь нет: сострив из-под полы,не вызвать даже в стульях интереса,и мудрено дождаться похвалыот спящего заснеженного леса.Вот оттого мой голос глуховат,лишенный драгоценного залога,что я не угожу (не виноват)совсем в специалисты монолога.И все ж он громче шелеста страниц,хотя бы и стремительней старея.Но, прежде зимовавший у синиц,теперь он занимает у Борея.Не есть ли это взлет? Не обессудьза то, что в этой подлинной пустыне,по

плоскости прокладывая путь,я пользуюсь альтиметром гордыни.Но впрямь, не различая впередиконца и обнаруживши в бокалелишь зеркальце свое, того глядиотыщешь горизонт по вертикали.Вот так, как медоносная пчела,жужжащая меж сосен безутешно,о если бы ирония могласо временем соперничать успешно,чего бы я ни дал календарю,чтоб он не осыпался сиротливо,приклеивая даже к январюопавшие листочки кропотливо.Но мастер полиграфии во мне,особенно бушующий зимою,хоронится по собственной винепод снежной скрупулезной бахромою.И бедная ирония в азартвпадает, перемешиваясь с риском.И выступает глуховатый барди борется с почтовым василиском.Прости. Я запускаю петуха.Но это кукареку в стратосфере,подальше от публичного греха,не вынудит меня, по крайней мере,остановиться с каменным лицом,как Ахиллес, заполучивший в пяткустрелу хулы с тупым ее концом,и пользовать себя сырым яйцом,чтобы сорвать аплодисменты всмятку.Так ходики, оставив в сторонеот жизни два кошачьих изумруда,молчат. Но если память обо мнеотчасти убедительнее чуда,прости того, кто, будучи ленив,в пророчествах воспользовался штампом,хотя бы эдак век свой удлинивпульсирующим, тикающим ямбом.Снег, сталкиваясь с крышей, вопрекиприроде, принимает форму крыши.Но рифма, что на краешке строки,взбирается к предшественнице выше.И голос мой, на тысячной верстестолкнувшийся с твоим непостоянством,весьма приобретает в глухоте,по форме совпадающей с пространством.Здесь, в северной деревне, где дышутобой, где увеличивает плечимне тень, я возбуждение гашу,но прежде парафиновые свечи,чтоб тенью не был сон обременен,гашу, предоставляя им в горячкебелеть во тьме, как новый Парфенонв периоды бессоницы и спячки.декабрь 1964

40

В сб. ФВ под заглавием «Зимняя почта» и с пронумерованными строфами.– С. В.

Сонет

Ты, Муза, недоверчива к любви,хотя сама и связана союзомсо Временем (попробуй разорви!).А Время, недоверчивое к Музам,щедрей последних, на беду мою(тут щедрость не уступит аппетитам).И если я любимую пою,то не твоим я пользуюсь кредитом.Не путай одинаковые днии рифмы. Потерпи, повремени!А Время уж не спутает границ!Но, может быть, хоть рифмы воскрешая,вернет меня любимой, арку птицнад ней то возводя, то разрушая.декабрь 1964

* * *

Заснешь с прикушенной губойсредь мелких жуликов и пьяниц.Заплачет горько над тобойОвидий, первый тунеядец.Ему все снился виноградвдали Италии родимой.А ты что видишь? Ленинградв зиме его неотразимой.Когда по набережной снегметет, врываясь на Литейный,спиною к ветру человеквстает у лавки бакалейной.Тогда приходит новый стих,ему нет равного по силе.И нет защитников таких,чтоб эту точность защитили.Такая жгучая тоска,что ей положена по правувагона жесткая доска,опережающая славу.1964

Колыбельная

Зимний вечер лампу жжет,день от ночи стережет.Белый лист и желтый светотмывают мозг от бед.Опуская пальцы рук,словно в таз, в бесшумный круг,отбеляя пальцы впрокдля десятка темных строк.Лампа

даст мне закурить,буду щеки лампой бритьи стирать рубашку в нейеженощно сотню дней.Зимний вечер лампу жжет,вены рук моих стрижет.Зимний вечер лампу жжет.На конюшне лошадь ржет.1964

Новые стансы к Августе

М. Б.

I

Во вторник начался сентябрь.Дождь лил всю ночь.Все птицы улетели прочь.Лишь я так одинок и храбр,что даже не смотрел им вслед.Пустынный небосвод разрушен, [41] дождь стягивает просвет.Мне юг не нужен.

II

Тут, захороненный живьем,я в сумерках брожу жнивьем.Сапог мой разрывает поле,бушует надо мной четверг,но срезанные стебли лезут вверх,почти не ощущая боли.И прутья верб,вонзая розоватый мысв болото, где снята охрана,бормочут, опрокидывая внизгнездо жулана.

41

«Холодный небосвод разрушен» – в книге «Новые стансы к Августе» (1983). – С. В.

III

Стучи и хлюпай, пузырись, шурши.Я шаг свой не убыстрю.Известную тебе лишь искругаси, туши.Замерзшую ладонь прижав к бедру,бреду я от бугра к бугру,без памяти, с одним каким-то звуком,подошвой по камням стучу.Склоняясь к темному ручью,гляжу с испугом.

IV

Что ж, пусть легла бессмысленности теньв моих глазах, и пусть впиталась сыростьмне в бороду, и кепка – набекрень -венчая этот сумрак, отразиласькак та черта, которую душене перейти -я не стремлюсь ужеза козырек, за пуговку, за ворот,за свой сапог, за свой рукав.Лишь сердце вдруг забьется, отыскав,что где-то я пропорот: холодтрясет его, мне в грудь попав.

V

Бормочет предо мной вода,и тянется мороз в прореху рта.Иначе и не вымолвить: чем можетбыть не лицо, а место, где обрывпроизошел?И смех мой криви сумрачную гать тревожит.И крошит темноту дождя порыв.И образ мой второй, как человек,бежит от красноватых век,подскакивает на волнепод соснами, потом под ивняками,мешается с другими двойниками,как никогда не затеряться мне.

VI

Стучи и хлюпай, жуй подгнивший мост.Пусть хляби, окружив погост,высасывают краску крестовины.Но даже этак кончиком травыболоту не прибавить синевы...Топчи овины,бушуй среди густой еще листвы,вторгайся по корням в глубины!И там, в земле, как здесь, в моей грудивсех призраков и мертвецов буди,и пусть они бегут, срезая угол,по жниву к опустевшим деревнями машут налетевшим дням,как шляпы пугал!

VII

Здесь на холмах, среди пустых небес,среди дорог, ведущих только в лес,жизнь отступает от самой себяи смотрит с изумлением на формы,шумящие вокруг. И корнивцепляются в сапог, сопя,и гаснут все огни в селе.И вот бреду я по ничьей землеи у Небытия прошу аренду,и ветер рвет из рук моих тепло,и плещет надо мной водой дупло,и скручивает грязь тропинки ленту.

VIII

Да, здесь как будто вправду нет меня,я где-то в стороне, за бортом.Топорщится и лезет вверх стерня,как волосы на теле мертвом,и над гнездом, в траве простертом,вскипает муравьев возня.Природа расправляется с былым,как водится. Но лик ее при этом -пусть залитый закатным светом -невольно делается злым.И всею пятернею чувств – пятью -отталкиваюсь я от леса:нет, Господи! в глазах завеса,и я не превращусь в судью.А если на беду своюя все-таки с собой не слажу,ты, Боже, отруби ладонь мою,как финн за кражу.