Собрание сочиннений Яна Ларри. Том первый
Шрифт:
— Не пужай! Документы предъяви. Слышь, что ли?
— Так я тебе и стал документы предъявлять, — неестественно хохочет Акулов, — ступай к его превосходительству. Разрешит он — так пожалуйста.
Отъехав в сторону, казаки совещаются, затем скачут обратно.
— Братва, гранаты приготовь! — шипит Акулов. — В случае чего, стройся в каре. Пулеметы передать пулеметчикам. Оглянется кто — пристрелю. Шире шаг.
— Акулов… Гранат нет…
— Поделиться! У кого две-три — пусть передадут товарищам. По рядам
Топот коней настигает нас. До боли хочется оглянуться.
Я смотрю на Акулова. Он идет задом.
Ать, два. Шире шаг. Голова выше. Ать, два. Ать, два.
Топот ближе.
Стой!
— Круго-ом!
Так и есть. Казаки не поверили нам. На этот раз придется драться.
— Пулеметы под ноги ставь, — сдавленным голосом говорит Акулов и торопливо командует: — Становись в каре!
Ощетинившись штыками, мы сбиваемся в кучу. Пулеметчики просовывают под нашими ногами тупые морды пулеметов.
Казаки на всем скаку осаживают коней. Нас разделяет не более ста шагов.
— Огонь! — кричит Акулов.
Мы открываем стрельбу.
— Пулеметы.
Под ногами застучали шесть верных максимов. Под градом пуль сотня осыпается, точно спелая рожь. Завернув коней, казаки скачут расстроенными рядами к селу.
«Ну, а теперь смерть! — толкается в голову холодная мысль. — Теперь не выпустят нас».
Свернув с дороги, мы бежим лугом. Я вижу, как передние ряды проваливаются сквозь землю. Балка. Спасительная балка.
Теперь, может быть, уйдем. Пот катится по липу. От усталости дрожат ноги.
— Не могу! — хрипит бледный Утиный нос и опускается на землю.
— Врешь! — налетает на него Акулов. — Ты можешь. Вперед!
Он хватает Утиный нос за воротник и пинком ноги заставляет бежать.
Впереди падают двое красногвардейцев.
— Вперед! — гонит Акулов.
Они встают, бегут, широко открыв рты. Прерывистое дыханье вылетает со свистом.
— Остановка! Передохнуть!
— Сменить пулеметчиков!
В изнеможении мы падаем на землю. Теперь уже ничто не может нас поднять.
— Вперед! — опять хрипит Акулов.
Кочегар мотает головой.
— Обожди. Дай… во…зду…ху… глотнуть!
— Вперед! — надсаживается Акулов.
Мы поднимаемся на дрожащие ноги.
— Вперед, братва! — кричит Акулов и рывком бросает на плечи пулемет.
Хрипя и шатаясь, мы бежим за Акуловым. Бежим часа два.
— Стой!
Перед нами лес. Так вот куда мы торопились так? Я бросаюсь на землю. Рядом со мной опускается мертвенно-желтый военрук. Он точно рыба, вытащенная из воды, хватает ртом воздух. Мокрые волосы падают из-под фуражки на мокрое от пота лицо. Я катаюсь по земле. К горлу подступает тошнота. Тысячи молотков бьют по груди, по спине, по животу, по голове,
Ушли…
— Выбрались! — задыхается Евдоха.
Нам хочется верить в это. Но все наши надежды разлетаются, как пыль под ветром.
— Идут, сволочи! — выругался кочегар.
Я всматриваюсь в сторону врага. По полю скачут казаки, надвигаясь на нас густой лавой.
Проносится первый снаряд.
— Ба-анг!..
— А, дьявол!
Мы прижимаемся к земле. Комья земли летят на голову.
— Пулеметы!
— Пулеметы!
Я вижу опрокинутый, исковерканный пулемет.
— Ба-анг!..
— Пулеметы, братва-а!
Красногвардейцы хватают пулеметы, оттаскивают назад, ложатся на них сверху. Одно мгновение я ничего не понимаю, но затем тотчас же все становится ясным. Наше единственное спасение в пулеметах. Погибнут пулеметы — погибнем и мы. Да, да… Мне кажется, что красногвардейцы, прикрыв своими телами пулеметы, делают их недоступными для артиллерийского огня.
— Ба-анг!..
«Порвет и бойцов и пулеметы…»
Но эту мысль я гоню прочь.
— Ба-анг!.. Ба-анг!..
Глава XXIX
…Я открываю глаза. Хочу протянуть руку к винтовке, но рука лежит, точно припаянная к телу. Над головой что-то вроде потолка. Я начинаю осматриваться. Вижу длинные ряды кроватей. На кроватях сидят и лежат забинтованные в марлю люди. Чувствуя на себе пристальный взгляд, я повертываю голову. Мои глаза встречаются с веселыми голубыми глазами.
— Очухался!
С недоумением я смотрю на молодого парня. Он сидит, свесив ноги с кровати, поддерживая, точно куклу, толстую забинтованную руку.
— Долго, браток, корежило тебя! — смеется парень.
— А ты кто? — спрашиваю я, чувствуя, как плохо повинуется одеревеневший язык.
— Красноармеец!
— Мы у белых?
— Видно, сдурел ты с перепугу? Белые, они бы тебя перевязали!
Я пытаюсь приподняться. Но мои усилия тщетны.
— Контуженый ты! — говорит парень.
— Какое это место?
— Не место, а город Пермь. Тебя где шарахнуло?
— Не знаю!
— Вот здорово. Вышибло все, что ли? Не помнишь, значит?
Я рассказываю про наш отряд. Красноармеец слушает с недоверием.
— А как же ты очутился здесь?
— Не знаю!
— Про Красную армию, выходит, тоже не знаешь?
— Нет!
— Забавно!
Помолчав немного, красноармеец спрашивает:
— А с вашим отрядом что стало?
— Не знаю!
Красноармеец молча глядит на меня, потом встает и уходит. Спустя некоторое время он возвращается обратно с сестрой милосердия. Они останавливаются перед моей кроватью.
— Вот, сестричка, — показывает на меня красноармеец, — беспокоится очень товарищ. Путает что-то…