Собрание сочиннений Яна Ларри. Том первый
Шрифт:
Под Оренбургом появился какой-то Дутов. Говорят, идет против советской власти. А еще дальше, на Дону — старается повернуть все обратно Каледин.
— Беда, бабушка, — говорим мы с Васей, — опять царя посадить хотят.
— Ну, уж и вы тоже хороша власть. А ну вас, — отмахивается бабушка.
— Чего ж так?
— Подохнем, вот и все! Хлеб-то где он?
— Ну… Будет и хлеб. Не все сразу. Не мы порешили хлеб. До нас съеден.
— Ваша власть все одно, что у голого крестик. Ни
Заводы останавливаются.
Фабриканты говорят, что нет сырья.
Инженеры ходят нахохлившись. На вопросы пожимают плечами:
— Что мы можем знать? Идите к хозяину.
Но хозяева точно сквозь землю провалились. Днем с огнем не сыскать. В кабинетах сидят «управляющие», но и они «ничего не знают».
Началась национализация заводов.
Меньшевики подняли вой. Со стороны смотреть смешно. Не то их самих грабят, не то родственников их обижают. Поддались на удочку меньшевиков и некоторые рабочие:
— Делаем-то что, товарищи? Не годится как будто?
— Ну и катись, когда не нравится.
— Да ведь…
— А ну вас к дьяволам.
— Хуже не было бы?
— Откуда ж это?
— Как справимся-то? Командовать кто будет?
— Инженеров поставим!
— Пойдут?
— А чего ж не пойти?
— Пойдут?
— Не будет, как с чиновниками?
— Ну, то ж совсем глупые головы. Инженер, он умнее!
Инженеры остались. На другой день все они, как один, вышли на работу.
— Видал миндал?
— А ты не радуйся! Еще ничего не известно. Может, хозяин приказал им.
— Ну и чихать! Дело делает и — точка.
На нашем заводе рабочие, обращаясь к инженерам, вежливость такую развели, что многие покрякивают даже:
— Не слишком ли?
— Ничего! Маслом каши не испортишь. Народ интеллигентный. Для них уваженье — первее всего. Любят они это уж очень. А голова не отвалится, если я поклонюсь лишний раз.
— Вот дубье. Ты ж хозяин, да ты и кланяться?
— Неважно, что протяжно, было бы здорово. Пусть они почувствуют, что новый хозяин вежливее старого.
То, что все инженеры вышли на работу и работают как ни в чем не бывало, многих чертовски растрогало. Старый Маврин в припадке восторга обнял молоденького инженера Уханова и с чувством троекратно облобызал его:
— Милуша! Друг ты мне теперь на всю жизнь.
Но инженер Уханов, очевидно, не нуждался в дружбе старого Маврина. Он холодно взглянул на строгальщика и сказал нудным голосом:
— Очень рад, гражданин Маврин. Но только сейчас я попросил бы вас работать.
Холодно встречали попытки рабочих к сближению и остальные инженеры, а нашу вежливость они как будто приняли за врожденное холуйство. Тогда неделю спустя наш новый «хозяин» — литейщик Парфенов дал инженерам почувствовать «новое».
Придя во время работы в цех, он заметил инженера Уханова, читающего
— Я думаю, что этот пример нехорош для рабочих. Глядя на вас, пожалуй, и все примутся газетки читать. Я извиняюсь, но, — пожал Парфенов плечами, точь-в-точь, как старый хозяин, — надо придерживаться общего распорядка.
Инженер Уханов вскочил, красный и негодующий, но, взглянув в спокойные, строгие глаза Парфенова, передернул пренебрежительно плечами.
— Вы не обижайтесь на меня! — глядя в упор, сказал Парфенов.
— Нет, нет, — забормотал инженер, застегивая тужурку.
Рабочие усмехнулись:
— Так-то лучше, пожалуй.
Однако дело не ладится. Простои становятся постоянным явлением. Стоят станки. Стоят цеха. Сырья нет. Запасы на исходе. Нового сырья достать невозможно. Железные дороги забиты армией, голосующей за мир ногами. Солдаты управляют паровозами, сами отправляют поезда, сами составляют эшелоны.
— Вот тебе и сырье! Привези попробуй. На горбу потащишь?
Отряды красногвардейцев, отправившиеся «на Дутова», увели из города последние паровозы. Проезжающие мимо эшелоны караулят «свои паровозы», и попытки отцепить их встречают вооруженный отпор.
— Катитесь вы к чертовой матери. Какое вам сырье?
После наших горячих доказательств объясняют нам мягче:
— Чудаки вы, братцы. Как же мы можем отдать вам паровоз? Мы ж его, может, с кровью выдрали у гайдамаков, а вы — отдай. Да и куда вам? Все равно отнимут у вас дорогой! Народ теперь — жулик. Разинь рот-то, так он у тебя не то что паровоз, а весь состав под сиденье приспособит.
Мы были бессильны.
— Вот те и власть!
— Власть рабочего, а право солдатское.
Да так оно и было, пожалуй. Двенадцатимиллионная армия катилась сокрушающей лавой с фронта, никого не признавая, ничего не желая слушать. Чуть слово против, и от станции оставался пепел. Обалдевшая от ужасов войны вольница неслась по России с собственными паровозами, с неписаными законами, ломая все на пути.
Бесчинства, грабежи, налеты стали скучными буднями.
— Вчера тридцать семейств вырезали! — вопили в городе.
— Среди белого дня на главной улице двух прохожих ограбили.
Попытки обезоружить солдат наталкивались на яростное сопротивление. Вооруженные до зубов, обученные военному делу, солдаты шутя могли разогнать красногвардейцев, не умеющих даже стрелять как следует.
— Вы… Вы виноваты! — кричали на митингах меньшевики и эсеры.
— А ну вас к дьяволу! И без вас тошно. Чем кричать, взяли бы да помогли.
Но меньшевики и эсеры умели только разжигать страсти. Как и все обыватели, они занимались беспредметным «критиканством», тормозили работу, срывали все наши начинания. Когда мы решили обезоруживать по ночам проезжающие эшелоны, они вынесли протест.