Собрание сочиннений Яна Ларри. Том первый
Шрифт:
— Вы не имеете права, — кричали они, — солдаты разнесут город.
— Ну, так посоветуйте.
— Вы власть, вы должны авторитетом воздействовать. А если вас не хотят слушать, — вы банкроты. Вы должны уйти.
— Это ваша забота! Вы теперь власть. Думали шуточки шутить…
То, что власть наша, мы прекрасно понимали, но достался-то нам драный тришкин кафтан. Куда ни взглянешь — всюду нехватки. Пустые магазины, голод, отсутствие сырья. В городе саботаж. По ночам — стрельба, крики ограбляемых, треск заборов, разбираемых на топливо. А тут еще генералы, дьяволы, навязались, наступают где-то…
Башка идет кругом.
Но губошлепством заниматься некогда.
— Ничего. В новой квартире всегда беспорядок, пока вещи по местам не расставишь.
Спим «впритычку». Где ткнулся, там и заснул. Едим на ходу. Отец носит кашу в кармане.
— Ух, делов завернули, — жмурится отец и убегает.
С солдатами дело налаживается.
Вчера отец рассказывал, как он и какая-то девица партийного звания обезоружили целый эшелон.
— Ничего. Народ смирный, — говорит отец, — хорошие ребята.
— Как же ты это… воевал с ними?
— Очень даже просто. Пришли мы с барышней. Она, говоря по совести, и настропалила меня. Давайте, говорит, товарищ, попробуем. Что ж, можно, говорю, отчего не попробовать. Ну, пришли. Барышня говорит: выступайте. Ну, выступил, конечно. Так и так, говорю, товарищи. Поскольку вы все вооруженные, нельзя ли просить сделать одолжение генералов пощипать немного. Это, говорят, ты, дядя, брось. Мы, говорят, баб своих сколько времени не щипали, а баба — она вкуснее любого генерала, даже при орденах который. А я будто дурачок. Что ж, говорю, баба полезное существо. Щиплите себе на здоровье, но в таком случае нельзя ли попросить оружьица у вас. Мы в таком разе сами генералов почешем. Тут пошел раздор между ними. Кто дать, кто не дать. Однако нашлись партейные среди них, и мне это моментом дело обтяпали. Девица, которая была со мной, так и говорит Зорину на меня: урожденный, говорит, оратор… Во, балда! Видал, какой у тебя отец. Урожденный оратор. Я, брат, и завтра пойду.
Эсеры бросили в театре во время митинга бомбу.
— Ну и гады ж, — возмущаются рабочие, — ну и стервячья порода. И так голова кругом идет, а эти подлюки с бомбами.
Прихлопнули все газеты, дующие в буржуйскую дудку. Гимназисты в знак протеста объявили забастовку.
Было занятно.
Говорят, что беда не ходит в одиночку.
Рыжий гимназист в очках, всегда выступавший на митингах, объявил Кушнаревку «Свободной Элладой». Район захватили анархисты и на перекрестках повесили черные флаги. Стащив где-то броневой автомобиль, рыжий гимназист разъезжает по городу под черным флагом и разбрасывает листовки с разной печатной чушью.
Впрочем, броневик у гимназиста отняли какие-то пьяные парни и устроили на главной улице бесплатное катанье. А когда бензин кончился, броневик бросили посреди улицы. Отряд красногвардейцев уволок его на веревках во двор совета.
На другой день гимназист объявил безвластие. На главную улицу вышло около сотни анархистов, одетых в черные кожаные куртки, с револьверами и карабинами в руках.
Распевая во все горло какой-то
— Да здравствует анархия!
Зорин поклонился.
Анархисты заорали:
— Ур-р-ра!
— Мне передали, — громко сказал товарищ Зорин, — что отряд истинных революционеров-анархистов изъявил желание раздавить гидру контрреволюции — генерала Дутова.
Анархисты начали переглядываться.
— Конечно, — продолжал Зорин, — желание это вполне законное. Пока мы не раздавим последышей монархии, — революция в опасности. Совет приветствует ваше мужественное решение. Идите, товарищи. Никто не смеет насиловать вашу волю. Ни запрещать ни разрешать вам, анархистам, мы не можем.
Впоследствии товарищ Зорин говорил:
— Никогда не подозревал, что они такие болваны. Думал, придется красногвардейцев будить… И откуда это они пистолетов себе набрали…
Анархисты, во главе с рыжим гимназистом, реквизировали в городе весь одеколон и, перепившись, укатили куда-то, угнав выпущенный из ремонта паровоз.
Глава XII
Мне шестнадцать лет, и мир лежит передо мною как одна дорога.
Это ничего, что голодно. Неважно, что вокруг груда дымящихся развалин. У нас есть песня и в этой песне — хорошие, крепкие слова:
Мы наш, мы новый мир построим…Солдаты бросили фронт. Немцы идут следом, занимая одну губернию за другой. Это злит.
— Какая ж сознательность у них козья? — возмущается Финогенов. — Видят ведь: устал народ от войны. Неужели понять нельзя?
— А им что?
— Как что? Мы им пример показали, пущай и они бросают к чертовой матери…
Евдоха кипятится, будто самовар, набитый горячими углями.
— Встал бы я да закричал им: «Немцы вы дорогие, что это вы, братцы, делаете, сукины вы дети?!..»
Завод опять остановился. Дядя Вася ходит мрачный и каждый день ссорится с отцом.
— Выходит, правы все-таки меньшевики, — заводит разговор дядя Вася.
Отец незлобиво отмахивается:
— А, брось… Меньшевики да меньшевики. А что меньшевики? Стало быть, меньше их.
— Ты ж пробка! — кричит дядя Вася. — Ты и разбираться-то не можешь в партиях.
— Ну, это уж ты брось! — сердится отец. — Был пробкой, да сплыл.
— А в чем разница, знаешь?
— И знать не хочу, — упрямо говорит отец, — я свое знаю, больше знать ничего не желаю. Ты бы, Вася, бросал своих меньшевиков. А? Пробка ты, пробка!
— Брось, Вася, бро-ось. Я, брат, во всех партиях побывал, все программы насквозь вижу.
— И ни черта ты не знаешь. Немцы-то идут.
— Пойдут да перестанут. Увидят мирный народ и образумятся. Мы ихнего не хотим, и они нашего не тронут.