Собрание стихотворений и поэм

Гамзатов Расул Гамзатович

Тебя мы любим город величавый, Как любят скалы горные орлы. Ты – наша колыбель и наша слава, Ты, как звезда сияешь нам из мглы.

В каких бы не блуждал краях я разных, Какая б не терзала грудь тоска, Моя душа преображалась сразу При виде городского маяка.

Последний адрес жизни уходящей, Всегда прекрасна и всегда светла, Единственной моей и настоящей Любовью стала ты, Махачкала.

ЧУНГУР

Прошу, не давайте мне этот чунгур! Не лейте вино в опустевшую чашу. Я жизнь

покидаю, как раненый тур, Который спешит в заповедную чащу.

О, время, ты — флюгер… По воле ветров На запад восток променяешь мгновенно. Но век мой прошел, и хоть был он суров, Моей никогда не увидит измены.

Попались надежды мои в западню, Но цепко карабкаясь вверх по канату, Пытаются вырваться сто раз на дню И столько же падают в яму обратно.

Желанья мои провалились под лед, Что бритвы острей их крошит и калечит, И старость уже предъявила свой счет, Который давно мне оплачивать нечем.

Я жизнь не держу, как быка, за рога, Возможно ли в мире больном быть здоровым И не умереть от того сквозняка, Что поколебал мирозданья основы.

Грохочет гроза над горами весной, Трава шелестит на могилах печально. Закончилась песня… Но этот покой, Как пауза, предвосхищает начало.

Прошу, не давайте мне больше чунгур! Не лейте вино в опустевшую чашу. Я жизнь покидаю, как раненный тур, Который спешит в заповедную чашу.

ОДИНОЧЕСТВО

Двадцатый век на финишной прямой. Еще рывок — и ленточка порвется… А я один стою, как часовой, Что смены караула не дождется.

Мелькает, как в ускоренном кино, Планета с миллиардным населеньем. Но я, как в поле позабытый сноп, Совсем один под дождиком осенним.

Как дерево в степи — зеленый стяг, Простреленный насквозь враждебным ветром, Согнулся в вопросительный я знак, Нет на который верного ответа.

И в стороне от дедовских могил Надгробием, которое всех выше, Как знак я восклицательный застыл, Чей пламенный призыв никто не слышит.

На острове своем, как Робинзон, На горизонт гляжу без сожаленья И одиноко хмурюсь, как бизон, Который обречен на истребленье.

И в чужеземных странах, видит Бог, Давным-давно мне не до венских вальсов. Я в шумных залах также одинок, Как одинок в них мой язык аварский.

Совсем один, как доблестный солдат, Что чудом уцелел из всей пехоты. Из окруженья выйдя наугад, Попал в непроходимое болото.

Совсем один, как раненый журавль, В недобрый час отбившийся от стаи… Уже давно на юг ему пора, Да крылья перебитые устали.

Еще я так похож на старика, Которого в Сибирь сослать забыли, Когда народ его в товарняках, Как будто в братской погребли могиле.

Как тот изгой у жизни на краю, Устав и от забвенья, и от славы, Я в полном одиночестве стою, Не глядя ни налево, ни направо.

И заполночь, хмельного перебрав, Что не спасает от сердечной боли, Я у стола, как будто у

костра, Сижу наедине с самим собою.

В судьбе, где победить должно добро, Дописана последняя страница. Ниспосланное свыше мне перо, Когда-нибудь должно остановиться.

Один я, как мюрид на Ахульго, Что замерло в объятьях звездной ночи. Вокруг враги, и больше никого… Лишь горная Койсу внизу грохочет.

Но сразу отступает смутный страх Пред жизнью ускользающей и тленной. Я вовсе не один — со мной Аллах В безмерном одиночестве вселенной.

ОРЛЫ В ГУНИБЕ

Здесь белая береза, гостья с севера, И серебристый тополь коренной У валуна щербатого и серого Сплелись навек корнями под землей.

Не разорвать объятье это, где уж там!.. Средь хаоса насупившихся гор Изгиб скалы, подобный спящей девушке, Невольно завораживает взор.

Здесь, где над голубыми перевалами Летят, как птичьи стаи, облака, Остались навсегда лежать под скалами Солдаты Апшеронского полка.

И перед боем помолившись наскоро И выдохнув, как клятву, «Бисмилля!..» — Здесь полегли под ярым русским натиском Последние мюриды Шамиля.

Хотя могил и тех и этих поровну, Меж ними отчужденья полоса. … А некогда одни и те же вороны Клевали их застывшие глаза.

И можно до сих пор, как эхо слабое, Расслышать в гулком говоре реки, Как громыхают ружья православные, Как бьются мусульманские клинки.

И разглядеть за тем стволом березовым Сардара в позолоте эполет — На сером валуне имама грозного Он ждет через полутораста лет.

Но между ними, словно камень брошенный, Крик Байсунгура: «Не сдавайся в пле-е-н», — Звенит над вековой гунибской рощею, Чтоб кануть навсегда в бессмертной мгле.

Фельдмаршал и имам — два лютых ворога, Как кунаки, сошлись в конце войны… Орлы над головами их, как вороны, От зноя августовского пьяны.

Они круги сужают над могилами, Где те и эти спят последним сном, И в плавном их кружении магическом Пророчество судьбы заключено.

Шамиль залюбовался завороженный Полетом одинокого орла… Почудилось в тот миг имаму, может быть, Что это друг его Ахвердилав.

А вот еще один орел снижается, Как зорок его желтый, хищный взгляд… Стальное сердце дрогнуло от жалости: «Не ты ли это, мой Хаджи-Мурат?..

Прощайте же, наибы правоверные, И ты навек, Авария, прощай!.. В плену урусов я еще усерднее Молиться стану за свой бедный край.

Прощаю вас, противники суровые, Которых в горы царский гнал приказ. Перебирая четки бирюзовые, Я на чужбине вспомню и про вас.

Умолкнут пусть и пушки, и орудия — Война не может длиться без конца… Перед Аллахом поднимаю руки я, А не перед тобою, белый царь».

… На этом месте, где в годину грозную Последний штурм взорвался, как снаряд, Южанин-тополь с северной березою, Обнявшись, над могилами стоят.