Собрание стихотворений и поэм
Шрифт:
В своем мьюзик-холле уже никогда Она не узнает любви неподкупной И красный фонарь, словно злая звезда, Ее мимолетную юность погубит.
… Потом, по дороге домой, на два дня Я вдруг задержался в отеле Бангкока, Что встретил неоновым светом меня И липким соблазном зашторенных окон.
Я помню в каком-то ночном кабаке Красотку раскосую из Таиланда, Она демонстрировала налегке Все прелести странного в мире таланта.
Снимая одежду одну за другой, Как будто с цветка лепестки обрывая, И музыке в такт извиваясь змеей, Осталась
Но плечи худые дрожали слегка, Как те лепестки, унесенные ветром Подальше от тоненького стебелька, Который от зноя умрет незаметно.
Похабные выкрики, словно плевки, Летели в ее обнаженное тело, Но ярких одежек своих лепестки Поднять все равно бы она не посмела.
Стояла, сверкая своей наготой, Среди похотливых звериных улыбок. И острый осколок души ледяной Впивался в меня, придавив, будто глыба.
Всю ночь по ушным перепонкам стучал Ударник, нанюхавшийся кокаина, И билось в висках: ча-ча-ча, ча-ча-ча!.. А в сердце — пронзительный крик журавлиный.
На землю меня возвратил он с небес, А, может быть, — в рай из угарного ада… Глаза я открыл — милый образ исчез, Моряк из Техаса сидел со мной рядом.
Он виски потягивал, как лимонад, На голых смуглянок взирая с ухмылкой, И был одному только искренне рад, Когда приносили другую бутылку.
В Сайгоне, В Сеуле, у черта в зубах — Везде воевал, а не ранен ни разу… И спьяну признался, что это — судьба, Хотя он не может терпеть желтомазых.
Моряк из Техаса по свету кружит, И я с моей песней кружусь недопетой — Она без конца и начала, как жизнь, Где следуют за пораженьем победы.
Но все возвратится на круги своя И все устремится к своей сердцевине, Где мама моя и жена, и семья, Которым так много я должен отныне.
Но вновь центробежная сила меня, Отторгнув от дома, помчала по свету, Чтоб в полночь или среди белого дня Я встретился с песней моей недопетой.
Но где она?.. Может, в Париже хмельном, Где тень Нотр-Дама нависла громадой? А, может, в Мадриде стоит под окном, Лаская изысканный слух серенадой?
Иль, может, в каком-то шальном кабаре Опять донага раздевается где-то, Судьбу подчиняя азартной игре, Ведь даже планета, как девка, раздета!
И падают, словно снаряды с небес, Ее голубые святые одежды: Честь, верность, любовь — и уже она без Того, без чего не бывает надежды.
И азбукой морзе летит ча-ча-ча Опять триумфально из города в город, Но совесть, как шуба, слетает с плеча И ахают все, ведь король-то наш голый!..
В его государстве вновь царствует зло И ложь ковыляет на глиняных ножках, И пьяная баба своим помелом До блеска дворцовые чистит дорожки.
Запретная зона… Я здесь никогда Свою недопетую песню не встречу, Уж лучше мне снова вернуться в Цада, Где громче поется и дышится легче.
А, может, податься мне в шумный Бомбей, Где девушки смотрят из окон печально В надежде дождаться любимых парней, Что их окольцуют венком
О, как же униженна их красота, Годами, которые тянутся долго, Пока, наконец, молодая мечта Состарится, так и не выйдя из дома.
В Берлине, в Гонконге, в Сеуле — везде, Где я побывал в своих поисках вечных И где поклонялся земной красоте, Печалясь о том, как она быстротечна.
Как будто бы женщин преследует рок — В семнадцать наивны они и прекрасны, Но только коснется лица их порок, Они уже и через год безобразны.
И плечи покаты, и ноги кривы… А сердце?.. Как будто гадюка живая, Но та от природы такая, увы, А что же девичью судьбу искривляет?
Нет, я никого не пытаюсь винить: Ни девушек этих, ни дальние страны… Во мне недопетая песня звенит, На миг заглушив даже рев океана.
И вновь ускользает, как рыба из рук, Густой чешуею на солнце сверкая. И сразу сжимается сердце, а вдруг Уже никогда я ее не поймаю?..
Неспетая песня… Но, может быть, я Искал ее вовсе не там и не с теми, Когда устремлялся в чужие края, Преодолевая пространство и время?
В Сантьяго, в Чикаго, в Оттаве — везде: И в солнечном Рио, и в пасмурном Осло, При свете неоновом и в темноте Мне было найти эту песню непросто.
Но интуитивно я шел наугад, Блуждая один в городских лабиринтах, Где каждый квартал, будто каменный сад В греховной ночи пламенел гиацинтом.
В безумной Америке, где авеню Манят ослепительным блеском рекламы, Я видел умопомрачительных ню На грязных подмостках нью-йоркских бедламов.
Там царствовал доллар — невежа и плут, И с пьяной ухмылкой бахвалился рьяно, Что в мире подлунном, где все продают, Ему даже совесть купить по карману.
Какую угодно на ощупь и цвет У нищего нигера и президента, Поскольку нигде такой совести нет, Чтоб не продавалась согласно моменту.
Все цену имеет — и плоть, и душа, И только лишь то неподкупно на свете, За что не дается никем ни гроша, Чтоб зря не выбрасывать деньги на ветер.
И тысячи двадцатилетних сердец Внимают с восторгом губительной речи, Которая, их превращая в овец, На бойне какой-нибудь всех искалечит.
В Корее, Вьетнаме?.. Не все ли равно, Где в голову юного выстрелит юный, Как будто бы не наяву, а в кино Сражаются на смерть хазары и гунны.
Но мы же не варвары в веке своем, Тогда по какой же указке незримой Палим без разбора и ночью, и днем По мирным селеньям, как по Хиросиме?
Одно из таких называлось Сонгми… Теперь его нет уже больше на карте. Но те, кто отважно сражались с детьми, О Божьей, как видно, не ведали каре.
О двадцатилетние, мир полон слез, Так не приближайте агонию мира, Чтоб «быть иль не быть?» — этот вечный вопрос Остался навек лишь в твореньях Шекспира.
IV.
Не знаю, с чего эту песню начать, Таинственную, как лицо под вуалью, Которое виделось мне по ночам, Но утром скрывалось за синею шалью.