Собрание стихотворений

Терапиано Юрий Константинович

Леконт де Лиль

Мир — стройная система, а разлив Неукрощенных чувств доступен многим. Поэт лишь тот, кто чувства покорив, Умеет быть взыскательным, строгим… Перчатки, отвороты сюртука И властный профиль — мне таким он снится. Был сдержанным: спокойствие песка, В котором бешеный самум таится. Торжественный, надменный и прямой — Прямые линии присущи силе, — Был одинок, везде и всем чужой, Склонялись перед ним, но не любили. Он говорил: «Сверхличным стань, поэт, Будь верным зеркалом и тьмы и света, Будь тверд как сталь, когда опоры нет, Ищи в других не отзвука — ответа. И мир для подвигов откроется, он твой, Твоими станут, звери, люди, боги. Вот мой завет: пойми верховный строй — Геометрично-стройный, четкий,

строгий».

На мотивы Хагани

I. Лучший звук

Хороши все звуки земли Но лучший звук — Верблюжий колокольчик Во время ночного пути В пустыне. Раскачиваясь, идут верблюды. Впереди вожак — нэр. В его колоколе Вместо языка Подвешена человечья берцовая кость. Туман. Как будто мы идем по горной тропе Над селеньями, лежащими далеко в долине. Глухо бьет берцовая кость. Наверху тучи укрыли небо. Я припоминаю все звуки, которыми цветет жизнь. Темнота. В живую медь колокольчика Бьет мертвая берцовая кость.

II. В Мекку

Не просить у Бога, Не благодарить Бога, Но с покаянием Путешествовать. Звезды Вытканы ночью, Как мысли человека. При свете луны Белеют чьи-то кости, Разбросанные по сторонам дороги. Как самую тончайшую ткань, Увешанную серебряными подвесками, Бог сотворил Мир. И когда В первый раз Он встряхнул ризу — Зазвучала вселенная Великой музыкой Мира. Ветер зашелестел по полю; Заколыхались белые кости. Хорошо Ночью идти Но пути в Мекку; Не просить у Бога, Не благодарить Бога, Но с покаянием Путешествовать.

III. Кофейня

Какое кофе вкуснее: В этой кофейне, Или то, что готовят на нашей родине? Персия славится коврами, А пятна солнца На мостовой около кофейни, Разве не лучше? Музыка: Играет на чашках захожий фокусник. В другом углу Сколько разговоров О султане, о его политики, Как много слов Об успехе сегодняшнего базара! Милые! Люди не лучше, чем пыль на солнце; Но отчего Сегодня Вспомнил я Голоса близкие сердцу: Матери, друзей, возлюбленных… И последний вздох Умирающего отца…

«Мне в юности казалось, что стихи…»

Мне в юности казалось, что стихи Дар легкий и прекрасный. В сменах года, Весны и лета, в звездах, в силе ветра, В прибое волн морских — везде, во всём Создателя пречистое дыханье, Высокий строй Его, — и счастлив тот И праведен, кому дано от Бога Быть на земле поэтом… — Горький дар, Скажу теперь. Я ничего не знаю — Ни ближнего, ни Бога, ни себя, Не знаю цели, а призванье это Безумие, быть может. О, когда б Нашел я силу до конца поверить, О, если б мог я, если бы сумел Отвергнуть суету, уйти в пустыню, Туда, где в первозданной простоте Сомненью наше чувство неподвластно, Где наша мысль осквернена не будет Тщеславием бесплодным, где любовь, Как высота нагорная, от века Для чистых сердцем, для любимых Богом, Для верных навсегда утверждена. И вот, опустошен, в который раз Смотрю на небо летнее ночное Над улицей. Пустынно и темно. Прозрачен воздух. Сыростью и тленьем Из парка веет. Спят мои враги, Спят и друзья. Сияют ярко звезды.

Любовь

Вдруг темнота — приходит ненастье, Вдруг восходит луна в сентябрьскую ночь, Бессмысленно так же, как бессмысленно счастье, Ничего нельзя, ничем не помочь! Любовь! Срываются вдруг народы Вслед за Еленой, Троя в огне, Меч бьет о меч, кровью красятся воды, Голуби летят в вышине. Сквозь тысячи лет, сквозь стены преданий Как мне

пробиться, чтоб только свое Узнать, проверить? — Любовь и страданье, Смерть и любовь — одно острие. Смерти и тленья в гробу страшнее Встреча вновь, через несколько лет. «Эта?» — Что ей сказать, не краснея, Когда сердцем сразу найден ответ? «Эта?»… Иль все — только бред бессвязный, Привычка и поза, обман, расчет, И Гамлет наступит на безобразный Пожелтевший череп. Время течет. «Любовь — это миг упоительный. Розы Цветут на морозе, румянец горит, Сияют огни, туманятся грезы», Снег сверкающий стелется на гранит. Наталья Гончарова, с вашими чарами!.. Лопухина, в ваш блистательный круг!.. Эльбрус дымится. Северными Стожарами Весь горизонт освещается вдруг. Разве не удивительно, разве не человечно? — И он, и такой, был слаб и слеп, Был, как мы… Так делалось вечно, вечно. Это — гроб Абеляра, это — Джульетты склеп, Это — Сократ на «Пире», что с Диотимой решали И ничего не решили, и спор их начнем мы вновь О том, что выше счастья, добра, печали — Любовь.

«В колодец с влагой ледяной…»

С.К. Маковскому

В колодец с влагой ледяной, В глубокий сон воды безмолвной, Осколок, брошенный тобой, Врывается, движенья полный. Он с плеском падает глухим, Сверкает вихрем брызг летящих, И гладь, разорванная им, В кругах расходится блестящих, Вскипает звонкою волной. Но истощается движенье, И на поверхности покой Сменяет гневное круженье. А там, на самой глубине, Куда ушло волны начало, На каменном упругом дне Она ещё не отзвучала. И не исчезла без следа. И долго, затаив дыханье, Обиды не простит вода В суровом холоде молчанья.

«Мне снилось: я под дулом пистолета…»

Мне снилось: я под дулом пистолета; У самого лица холодный ствол. В подвал врывался терпкий запах лета, В висках стучало, колыхался пол. Вот — затряслось. Вот — в сторону рвануло. Подбросил ветер волосы мои, Качнулся череп, тело вниз скользнуло, Как сброшенная чешуя змеи; Расстрелянное трепетало тело, Хлестала кровь из чёрного виска, А я летел… и, вся в огнях, летела Навстречу вечность в дыры потолка.

«В Финляндии, где ездят на санях…»

В Финляндии, где ездят на санях, В стране суровой снега и гранита, В стране озер… Нет, только снежный прах Слепит глаза мне. Навсегда забыты И монастырь, и звезды без числа Над темным лесом. В городе далеком Колокола звонят, колокола — Не над московским варварским Востоком Серебряный средневековый звон Колеблющийся воздух раздвигает. Не надо смерти, гробовых имен, Сегодня Библия меня пугает Безмерным, трудным вымыслом своим, Тысячелетним бредом. Нет, не надо. Я потерял мой путь в Ерусалим: Жестокий страж пасет людское стадо, Века летят, летит по ветру пыль, Шумит судьбы кустарник низкорослый… Давно завял и вырос вновь ковыль В скалистой Таврии, где мальчиком, как взрослый, С Горацием и с Пушкиным в руках Сидел я на кургане утром ранним. Еще неясные, еще в тумане В чуть намечавшейся душе моей Я смутные предвидел очертанья, Сын Запада, таврических степей Я раннее узнал очарованье. Незримая Италия моя Над крымскими витала берегами; Через века к ней возвращался я; В степи с украинскими казаками Я дикость вольную переживал, Я верил в духов страшных и чудесных, Бродя осенним вечером меж скал. Порою я касался тайн небесных, Теней потустороних бытия, Видений без конца и без начала. Порою, вечером, сестра моя Играла на рояли. Ночь молчала. И, как снежинки, бурей ледяной Потоки звуков целый мир нездешний Вдруг прорывался, был передо мной.

«Тихим светом, ясным светом…»

Тихим светом, ясным светом Комната озарена. Тень от кресла над паркетом, Тень от шторы у окна. В этой комнате так много Пролетело трудных лет. Суждено нам было Богом Полюбить вечерний свет. Но и здесь твой милый локон Легче и воздушней сна, И зимой из тёмных окон Смотрит на меня весна.