Сочинения русского периода. Проза. Литературная критика. Том 3
Шрифт:
ученики тайн, они исследуют с ними случившееся,
исполнители законов, они придерживаются обрядов вечного союза с откровением,
отрекающиеся, они постепенно освобождаются от привычек и обычаев прежней доосиянной жизни,
совершенные, они уже не зависят ни от чего: ни от слов, ни от вещей, ни от душ. Может быть, тогда они приобретают силу превращать камни в цветущие сады.
Снова мечта: когда-нибудь на земле поймут, как по природе своей порочна вечная тоска, по которой вздыхали тысячелетиями стада - «мы и Бог». Уединисты водворят единственную правду «я ради я» в самом себе, я - всепоглощающего и объединяющего все остальные местоимения во всех падежах и числах. Общество, воплощенное в единственно-бесчисленно-множественном
5
Бодхисатва под божественным платаном был искушаем тоскою, личным счастьем и гармонией жизни. Искуситель Кама [352] , нагой смуглый юноша, в венке цветов, спадающих на лицо до самых смеющихся губ, с золотым луком, поражающим пятиконечными стрелами чувств - огненными жалами, - Кама приблизился к дереву вместе с поющими, пляшущими евами. Светила остановились в своем пути, небо сотрясалось от их пляски. И жена Ясодхара [353] , вторая часть существа адамова, с упреками и мольбами, осиянная, как Беатриче Данте в огненном воздухе Рая, приблизилась к неподвижному мужу. Не только тяжесть своего тела, но все бремена Манавадхармашастры [354] несла она в легких руках. «Отрекись от меня, и ты посягнешь на законы, которыми прародитель сопряг небо с землею. Законы эти как горы, они поддерживают небо. Если ты имеешь силу нарушать их - небо ринется на землю ливнями потопа и огня, испепелит и затопит всё земное. Отрекись - и самки зверей удалятся вместе с адамами в пустыни, а самки и евы останутся бесплодными, захлебнутся очистителными кровями своими, смерть накинет на их шеи петли и повлечет в вечное несовершенство, колесо духовного роста мира приостановится, и богам снова придется сойти на землю, чтобы оплодотворить ее новым существованием... Не случится этого, осмелься <отречься> от тягот моих - и небо, лишенное подпоры, обрушится на тебя же, не мир, но ты испепелишься, потонешь». Но Саммасамбудха [355] не только не отрекся - проклял: «прекрасное ничто, проклинаю тебя за то, что все земные явления тебе подобны - ложны, обманчивы и неверны - исчезни!»
352
Kama (санскр.) - дьявольское желание, сладострастие.
353
Ясодхара - жена Будды.
354
Манавадхармашастра - «Законы Ману» — сборник древних брахманских законов.
355
Одно из девяти качеств существа Будды («просветленного ума»).
Ничего не произошло. Ничто не рухнуло. Остались нерушимые законы. Горсточка желтых монахов облюбовала свое отдельное пастбище рядом с другими, уже наполненными гулкими пережевываниями и вздохами. Решало я, олицетворяющее мир, и для него каждое решение было только новою подпорою неба, укрепляющею (только) небесную нерушимость.
Всегда и всё в мире решает объединенное всё в себе, сливающее маленькое - меньше маковинки, безмерное - больше всякой величины, какую можно себе представить, - я. Тысячи я скажут тысячи своих «исчезни» или «стань» тысячью своими голосами.
На сколько я способен человек, на столько способен и решений.
Сурово-вдохновенно-поглощающе-протестантское «исчезни»,
но милостиво-богомудро и первобытное адамово «стань».
6
Талмудическая формула, «если жена твоя малого роста, наклонись к ней и говори на ухо», прекрасная для мудрецов, милостива и для простого урожая пшеничных кришниных зерен. Божественность древних религий в их умиротворяющем спокойствии. Вдохновенное же «исчезни» мгновенных озарений, ворвавшись в мир, проносится по нему бурями безумия.
Прозорливец Кунгтсе успокаивал мир: «пока вы не узнаете как следует о жизни, что толку вам узнавать о смерти». Кто знает, какие грозы «исчезни» были им скрыты за этими словами.
Раби бен Зома - прилежный ученик писаний [356] , простой человек, стремившийся проникнуть в тайны священных письмен,
356
Симон бен Зома - мудрец-толкователь Торы (II век). Звания «рабби» он не имел.
357
Рассказ в Агаде. См.: «Приложение», в кн.: Мировоззрение талмудистов. Том I. О человеке и его обязанностях к Богу (С.-Петербург, 1874; репринт - Москва: Ладомир, 1994), стр.2 (2-я пагин.).
358
Берахот - первый трактат Мишны (и Талмуда).
Просто, миротворно и благо-доступно каждому - и пророку и базарному тругеру - лишь правило плодородия и память о первоначальном замысле творившего: единстве адамоевиной плоти. «Если жена твоя малого роста, наклонись к ней и говори на ухо» - в простом слове сопряжены тайны:
волнующая первопричина адамова озарения,
вечный источник существования,
обновление круговорота в жизнесмерти,
знак общности всякого существования от человека до хвощевой пыльцы,
напоминание о вечности в конечном,
полувыразимое и невыразимое совсем,
бесчисленные формы и явления, имя которым древнейшее и простейшее
краткое имя – ева.
Журнал Содружества (Выборг), 1935, №11, стр.14-18; №12, стр.17-20.
Из записок фантастического человека
Я человек фантастический - люблю фантазировать, воображать невероятное. Но я понимаю, что всякая фантазия имеет свое объяснение и предел. А потому, увидев тогда вечером из своего окна, вместо обычного одноэтажного домика насупротив, большое темное здание (точно черный старинный комод) - я удивился... нет, я не удивился, а такой вот холод прошел по телу и пот выступил на моем лбу. Я потрогал лоб, он был как лед... Этого бы я - сколько ни старайся - никогда не сфантазировал бы.
В декабре темнеет рано. На улице мигали тусклые фонари. Тени от прохожих с разбегу прыгали на стену против фонаря и, оттолкнувшись от нее, вытягивались вдоль тротуара, стремительно сливаясь с чернотой. Обычно в такое время я развлекался жизнью в противоположном домике, где в эти часы накрывали на стол, ходили по комнатам... А тут откуда ни возьмись вместо всего этого такая махина - темная, наглухо закрытая, как гроб.
Между тем улица жила обычною своею жизнью и небесные сферы обращались своим порядком.
В комнате была уже совершенная ночь. Хозяйка моя за стеною ругала кота, гоняя его щеткой по комнатам. Неприбранная с утра постель белела вдоль стены, а я сидел на подоконнике, отодвинув просаленный сверток с ветчиной, и тайное веяние леденило мои жилы.
– Вот так история, - рассуждал я, - вот сойду вниз за хлебом и удостоверюсь.
Но о намерении этом я вспомнил только вернувшись. На улице так задумался, заспешил. Из этого заключаю, что «снизу» - всё было обычно. В окно же, только я опять подошел к нему, всё то же самое: черная враждебная громадина. Так я и ощутил этот неожиданный дом, как что-то враждебное и зловредное.
В это время, пока я опять присматривался к нему, в передней позвонили.
Я не обеспокоился: сколько живу на этой квартире, никто еще, даже почтальон, не заглянул ко мне. И потому можете себе представить, как я вздрогнул, когда вслед за звонком ко мне постучали. В коридоре сегодня с утра невыносимо пахло кошкой, и потому я дверь не только плотно прикрыл, но и заложил внизу пальто. И вот, не ожидая моего «войдите», дверь подалась, пальто зашуршало по половицам (кстати, неровным и, может быть, уже год не мытым). Из полной черноты передней выступили какие-то неясные пятна. Я повернул выключатель. Некоторое время мы оба - наверно, в глупейшем виде, если взглянуть со стороны, - стояли один против другого, ошеломленные светом. Потом гость мой зашевелился и, поклонившись, представился: