Сочинения русского периода. Проза. Литературная критика. Том 3
Шрифт:
Пожелания: как можно проще - простота линий действует,
как магическое слово, - покоряюще.
" " " : вместо струн изобразить на знаке струи -
смиренная стихия Ляотсе, одолевающая скалы.
5. ЛОЗУНГИ:
Кресерефире кресентреферт
Чересантро ульмири умилисинтру
«иерусалимский» язык сектантов
(как бы настройка лиры) [380]
380
Ср. статью Гомолицкого «Религия озарения»,Журнал Содружества, 1935, №№6 и 7 (31), июнь и июль.
–––
Сбегайтеся на глас мой звери,
Слетайтеся ко гласу птицы,
Сплывайтесь рыбы к верху
Богини, кою Актеон
Узрел нещастливый нагую,
Любезный брат! О сын Латоны!
Любовник Дафны! жги Ефир!
Сумароков [381]
–––
Спой, Мери, нам уныло и протяжно,
Чтоб мы потом к веселью обратились
Безумнее, как тот, кто от земли
381
А. Сумароков, «Дифирамв» («Позволь, великий Бахус, нынь...»).
Был отлучен каким-нибудь виденьем.
«Пир во время чумы»
–––
Поэзия прежде всего отрасль мудрости: божественному ее содержанию д'oлжно внимать с благоговением; она весьма поучительна для слушающих. Обширную мысль можно заключить в краткую речь: вот почему поэзия прекрасна.
Руставели [382]
–––
Я желаю - пускай назовут странным мое желание!
– желаю, чтобы поэту предписали особенный образ жизни, пиитическую диэтику; одним словом, чтобы сделали науку из жизни стихотворца.
382
Ср. стихотворный перевод Бальмонта соответствующего четверостишия вступления Руставели. Носящий барсову шкуру. Грузинская поэма XII века. Перевод К.Д. Бальмонта (Париж: Д. Хеладзе, 1933), стр.3. В 1937г. поэма Руставели была издана в СССР в переложении Н.А. Заболоцкого.
Батюшков [383]
–––
Книги мои - мой голос, мое живое тело; касаясь их, вы касаетесь меня.
Уитман
.
–––
(От столкновения с чернью) инструмент гибнет, звуки, им рожденные, остаются и продолжают содействовать той самой цели, для которой искусство и создано: испытывать сердца, производить отбор в грудах человеческого шлака, добывать нечеловеческое - звездное (осколки планет), демоническое, ангельское, даже - и только звериное - из быстро идущей на убыль породы, которая носит название «человеческого рода», явно несовершенна и должна быть заменена более совершенной породой существ. Всё добытое и отобранное, таким образом, искусством, очевидно, где-то хранится и должно служить к образованию новых существ.
383
Батюшков, «Нечто о поэте и поэзии», 1815.
Дневник Блока [384]
–––
Кто бы услышал свое сердце и своего Бога, если бы не было песни.
(не помню откуда, но прекрасно)
6. НАШЕ ХОЗЯЙСТВО. Известно, что звуку, как всему живому дышащему, нужен воздух. Без воздуха дрожание струны будет только видимо, но не слышно.
Но лиры наши звучат. Мы дышим. Нас окружает воздух.
Писатель зарубежник окружен литературной средою, питающейся от него, но и его питающей.
384
Запись от 7 февраля 1921г. См.: Александр Блок. Собрание сочинений в восьми томах. Том 7. Автобиография. 1915. Дневники. 1901-1921 (Москва - Ленинград: ГИХЛ, 1963), стр.405-406.
Тихий лунный звук (если не фальшив, верен) резонирует тотчас, разрастаясь в симфонию.
Мы со своей священною лирою не одни. По всему свету живут - дышат литературные кружки, собираются на мирные беседы, ссорятся до кровомщения из-за Цветаевой или Сумарокова, издают журналы...
В Брюсселе был вестник [385] . Затеял анкету, каким должен быть эмигрантский журнал. И как «считаны» были ответы
385
Литературный журнал Брюссельский Вестник; вышел один выпуск летом 1935.
Нас слушают.
Как брюссельский вестник, мы, ударив в струны своей священной лиры, ждем резонанса.
Мы сделали свое - инструмент настроен, и мы готовы - ждем, когда публика увидит нас, затихнут разговоры, кто-то крикнет: «арию из Пушкина», кто-то: «ораторию Ломоносова»!
Мы ждем. Адрес поэтической газеты: Зарубежье (от рек Манчжурии через океаны и суши до холмов Волыни). «Священная Лира». Издателя нет. Ответственный редактор - ИА-ФЕТ.
Новь. Сб. 8 (Таллинн, 1935), стр.149-153.
Георгий Либерт (О польском поэте)
В этом году летом недели две я провел под Варшавой в имении Ляски-Ружана. Это - хвойный лес; сосна, ель, можжевельник; хвойный шум, хвойная тишина, дыхание хвои; под ногами - пески, мхи и вереск. Это - колония францисканского ордена при школе для слепых [386] . И это - место, где еще жив (некоторое время он жил или даже служил в Лясках) совсем по-настоящему Либерт [387] . Все дни, которые я прожил там, я общался, сближаясь с ним.
386
Ласки — местность под Варшавой, где с 1920-хгг. существовал монастырь сестер-францисканок и заведение для слепых детей. Основательницей обоих была матерь Эльжбета (Ружа Чацкая), а ее ближайшими сотрудниками были ксендз Владислав Корнилович, Антони Марыльский (друг Юзефа Чапского еще с петербургских времен) и Зыгмунт Серафинович, директор школ в Ласках, брат поэта Яна Лехоня. Ксендз Корнилович вел также «кружок» - дискуссионные встречи, посвященные, главным образом, религиозным и философским вопросам. Там часто бывал А.М.Хирьяков. Самое сильное влияние на «кружок» оказало учение Жака Маритена. В 1934-1939 годы ксендз Корнилович издавал ежеквартальный журнал «Verbum», в котором сотрудничала Евгения Вебер-Хирьякова; Гомолицкий опубликовал в нем эссе о Пушкине (Lew Gomolickij, «Zloty laur». Przeklad Zofii Potworowskiej-Baumowej, Verbum 1937, z. 1, str. 81-100). О Лясках Гомоликий вспоминает в своих книгах Horoskop (Warszawa: Pa'nstwowy Instytut Wydawniczy, 1981), str. 75 и Autobiogram (Warszawa: Pa'nstwowy Instytut Wydawniczy, 1989), str. 69-72.
387
Поэт Георгий Либерт, умерший в очень молодом возрасте, был участником варшавской «Таверны поэтов».
Говорят, мысли человека сеются в тех местах, где он живет. Я верю в это: возвращаясь в давно забытые места, я находил там свои старые мысли проросшими и принесшими неожиданный плод. Посещая места, где жили известные мне люди, я находил там их мысли (наверно, тоже проросшие) и общался с ними. Мыслям Либерта было время прорасти - он умер в 1931 году. Лично я его никогда не знал. На портрете, приложенном к томику полного собрания его стихов, он снят (ровно за год до смерти) смеющимся, глядящим исподлобья, с прядкою волос, упавшей на лоб; на пуловере лежат отвороты белого байроновского воротника.
Либерт умер рано. Родился он в Ченстохове в 1904 году (был сверстником выступившего в эмиграции нового поколения русских поэтов). Во время немецкой оккупации четыре года прожил в Москве. Вернувшись в Варшаву, поступил в университет, но необходимость заработка и начинающаяся болезнь не дали ему завершить образования. С обстоятельствами жизни его я в подробностях не знаком, но, кажется, он сильно бедствовал. Печататься он начал в 1921 году в журналах «Дрога», «Скамандр», в лит. газете «Вядомости Литерацке». Через «Скамандр» Либерт был близок группе скамандритов, возрастно старших, чем он. Польская поэзия тогда переживала реакцию против романтической поэзии, оставленной Польше в наследство поколениями национальной эмиграции. В ответственные годы государственного становления, войны с сов. Россией, «Скамандр» осмелился выступить с лозунгами чистого искусства. Движение это с опозданием на два-три десятилетия было близко тому, которое подняли у нас Брюсов и Бальмонт против «гражданской» поэзии. Некоторые скамандриты и выступали под явным влиянием русских «декадентов». Либерт был дальнейшим звеном в этом процессе. Он относился к группе «Скамандра» (что и говорить, поднявшей на большую высоту стихотворную форму), как русские символисты к первым «декадентам». В чем-то внешне неуловимом, но глубинно существенном поэзия Либерта сокасается для русского читателя поэзии Блока. Он и сам знал и любил Блока. За всю жизнь перевел 8 стихотворений, из них одно Жана Кокто, одно Анны Ахматовой, остальные - Александра Блока.