Сочинения русского периода. Проза. Литературная критика. Том 3
Шрифт:
– Сон, - или что-то в этом роде пробормотал он.
– Сон?
– переспросил я, всё еще не имея возможности как следует его разглядеть.
– Сон, - так же невнятно повторил он.
Мы еще помялись, каждый на своей половине.Тут я, наконец, разобрал, что одет он неважно, держится довольно развязно, а лицо совсем неприметное, только на голове большая плешь.
– Извините, что я... Мечтали? Продолжайте, я тут где-нибудь... когда надоем - даже предлога не придумывайте, а просто...
– Да помилуйте...
Тут он подступил вплотную, и от него действительно повеяло таким знакомым, уютным, что я сразу успокоился, почувствовал себя ничем не стесненным - так,
– У окошка любуетесь?
– Дом, - указал я ему на дом напротив.
– Скажите, в самом деле дом.
– Да, но вчера на этом месте был совсем другой дом.
– Удивляетесь?
– Но...
– Не понимаю, что ж такого. Разве мало на свете вещей, которые сегодня есть, а вчера их еще не было, или которые были вчера, а нынче их уже нет.
– Однако...
– Да о человеке первом можно это сказать. Да что, а государства!.. А это же всего только дом какой-то.
– Хорошо какой-то... в нем четыре этажа. И мертвый совершенно.
– А вот мы сейчас удостоверимся, - сказал гость и деловито полез в боковой карман. Он вынул подзорную трубу, раздвинул ее и стал наводить.
– М-да... Хотите взглянуть? Прекрасно видно. Это особая труба - мое изобретение: видно сквозь преграды толщиною в полтора метра.
Я взял с опаской трубу. Действительно, в трубу был виден свет сквозь плотные занавеси или ставни. В углу горела елка, на мягких креслах гости, комната была ярко освещена. Этажом выше свет был приглушенный, зеленоватый, на стенах висели ковры - может быть, спальная.
– Удивительно, - сказал я. Дом меня страшил и притягивал. Был жуткий соблазн подглядывать тайно его жизнь.
– Вижу, что хочется вам туда, хочется.
– Нет уж, спасибо.
– А почему? Ведь это исключительно легко. Вот позвольте, мы сейчас произведем этот маленький опыт. Разрешите только...
– он ловко завязал мне какой-то легкой материей глаза.
– Постарайтесь не думать, - голос его зазвучал издалека, и я внезапно провалился в полную пустоту. Последнее ощущение - меня точно проталкивали с трудом в какую-то узкую металлическую трубу. Донеслись издали мерные удары. Потом сразу послышался вокруг говор. Кто-то просмеялся, звякнуло, затопали, и я услышал радостное встречающее:
– А-а! Милости...
В узкой передней, заваленной шубами - все с мехом, - на них жалко легло и мое пальтишко - ко мне, простирая объятия, двигался, колышась, бородатый гигант.
– Вот кстати! Пожалуйте, пожалуйте. Прямо к ужину. Хотите елку посмотреть.
Мягко подхватил меня под руку и увлек. От него веяло памятным с детства, расслабляющим ароматом. Елка, впрочем, была жалкая, подвядшая, с одной кособокой свечечкой. Гостиная уже потухла, опустела - гости, видимо, перешли в столовую.
– Кто это у вас так кашляет?
– спросил я: из соседней комнаты слышался надсадный лающий кашель.
– А это не обращайте внимания. Это сироточка. Спроточка на воспитании. Она у нас на кухне. В комнатах начнет кашлять и кровь у нее из горла. Все полы наследит, так мы ее - в кухне. Но к столу выйдет - вы не беспокойтесь.
И он мягко повлек дальше, чуть ли даже не за талию обнимая. Столовая гудела от голосов. Я точно в музыкальный ящик попал. Стены колебались. Люстра раскачивалась над столом. Длинный стол был весь занят гостями.
– Место, место, подвиньтесь, место гостю, - и я упал на стул. Передо мною появилась тарелка. Чья-то волосатая лапа положила на нее два жирных пирожка. Я потрогал их вилкой - жесткие, как резина, и мне показалось, что они сами задвигались. Я вздрогнул и вижу: рядом с тарелки соседа такой же пирожок спрыгнул
– У меня мирный характер. Очень люблю, когда всё спокойно, - проревела одна харя.
– А у меня от беспокойства бессонница бывает и желудок не варит, - пропищала другая, нежно положив мне на плечо голову и моргая птичьим глазом над самым моим ухом.
– Почему до сих пор нет вина! вина! вина!
– закричали вокруг.
Перед каждым появились пивные кружки, и хозяин, готовя кувшин с длинным ножом в руке, каким режут свиней, двинулся вдоль стола. Все, облизываясь, следили за ним. Хари поползли, вытягивая любопытно извивающиеся длинные шеи. Распространился удушливый запах кошки. Взгляд мой упал на девочку - бледная, с расширенными черными глазами, горевшими от ужаса, она дрожала так, что со стороны было видно. Две соседние хари вдруг схватили ее - одна, обняв, за руки, другая за волосы, откинув голову. Хозяин погладил ее горло, зажмурившись и улыбаясь по-кошачьи.
Тут я не выдержал - вскочил и крикнул. Но все были так увлечены, что никто не обратил на меня внимания. Я кричал, не слыша своего голоса, и вдруг понял, что совсем не вскакивал, а по-прежнему молча сижу на своем месте.
Со страшным усилием я заставил себя пошевелиться. Хозяин уже поднял нож. Тогда я, испытывая страдание - как бывает во сне - от каждого движения, поднялся, занес руку и - перекрестил. Хари метнулись. Попадали стулья, стол зашатался и опрокинулся, лягушки поползли под ногами, и все чудовища обратились на меня, протягивая ножи, вилки и пальцы, которые были тверже и острее железа. Захлопали крылья, раздался рев, мяуканье, гогот, свист, топот. Прижавшись к стене, я только открещивался, преодолевая смертельную усталость, и с каждым усилием, с каждым взмахом руки - шум отдалялся, окружающее рассеивалось, и я уже начал неясно различать сквозь всё это смятение привычную неподвижность моей комнаты.
Я перевел дух. В комнате было по-прежнему темно. Который час, я не мог сообразить. По тишине догадался, что поздно. Потом возник такой размеренный, легчайший тикающий звук. Откуда он исходил, нельзя было понять, и где - в комнате или в стенах. Он как будто приближался, но внезапно утих. Сердце мое еще усиленно билось. Я с трепетом выглянул в окно и –
свободно вздохнул:
насупротив стоял знакомый привычный одноэтажный домик...
В одном окне его горела большая елка, увешанная украшениями, засыпанная блестящим искусственным снегом. С неба бесшумно начал падать ватными хлопьями снег.