Сочинения. Письма

Куняев Сергей Станиславович

«Далеко лебяжий город твой…»

Далеко лебяжий город твой — За поветями и лебедою, Ходит там кругами волчий вой, Месяц плещет черною водою. Далеко лебяжий город твой! Расскажи, какой ты вести ждешь И о чем сегодня загрустила? Сколько весен замужем живешь, Где твой смех и земляная сила? Отчего ты прячешь в шалях дрожь Или о проезжем загрустила? Далеко лебяжий город твой, Далеко на речке быстрой — Лене. Я на печь хочу к себе домой, На печи сидеть, поджав колени. Чтобы пели люди под гармонь, Пели дрожжи в бочках и корытах. Я хочу вернуть себе огонь У кота в глазах полуоткрытых. Я хочу вернуть мою родню, Тараканий гул и веник банный. Я во всем тебя теперь виню, Да ни в чем не покажу желаний. 1932

«Я боюсь, чтобы ты мне чужою не стала…»

Я боюсь, чтобы ты мне чужою не стала, Дай мне руку, а я поцелую ее. Ой, да как бы из рук дорогих не упало Домотканое счастье твое! Я

тебя забывал столько раз, дорогая, Забывал на минуту, на лето, на век, — Задыхаясь, ко мне приходила другая, И с волос ее падали гребни и снег. В это время в дому, что соседям на зависть, На лебяжьих, на брачных перинах тепла, Неподвижно в зеленую темень уставясь, Ты, наверно, меня понапрасну ждала. И когда я душил ее руки, как шеи Двух больших лебедей, ты шептала: «А я?» Может быть, потому я и хмурился злее С каждым разом, что слышал, как билась твоя Одинокая кровь под сорочкой нагретой, Как молчала обида в глазах у тебя. Ничего, дорогая! Я баловал с этой, Ни на каплю, нисколько ее не любя! 1932

«Не добраться к тебе! На чужом берегу…»

Не добраться к тебе! На чужом берегу Я останусь один, чтобы песня окрепла, Всё равно в этом гиблом, пропащем снегу Я тебя дорисую хоть дымом, хоть пеплом! Я над теплой губой обозначу пушок, Горсти снега оставлю в прическе — и всё же Ты похожею будешь на дальний дымок, На старинные песни, на счастье похожа! Но вернуть я тебя ни за что не хочу, Потому что подвластен дремучему краю, Мне другие забавы и сны по плечу, Я на Север дорогу себе выбираю! Деревянная щука, карась жестяной И резное окно в ожерелье стерляжьем, Царство рыбы и птицы! Ты будешь со мной! Мы любви не споем и признаний не скажем. Звонким пухом и синим огнем селезней, Чешуей, чешуей обрастай по колено, Чтоб глазок петушиный казался красней И над рыбьими перьями ширилась пена. Позабыть до того, чтобы голос грудной, Твой любимейший голос — не доносило, Чтоб огнями и тьмою, и рыжей волной Позади, за кормой убегала Россия. 1932

«Тогда по травам крался холодок…»

Тогда по травам крался холодок, В ладонях тонких их перебирая, Он падал и, распластанный у ног, Почти рыдал, теснясь и обмирая. Свет опускался кистью винограда, Шумела хвой летучая игла. Почувствуй же, какая ночь прошла, Ночь обмороков, грустного надсада. Есть странный отблеск в утренней воде, Как будто б ею умывался кто-то, Иконная, сквозная позолота Проглядывает краешком везде. Ночь гул и шум гнала с полей стадами, А песни проходили стороной. Ты вся была как молодость со мной, Я бредил горько теплыми следами Случайных встреч — и ты тому виной. 1932

«Какой ты стала позабытой, строгой…»

Какой ты стала позабытой, строгой И позабывшей обо мне навек. Не смейся же! И рук моих не трогай! Не шли мне взглядов длинных из-под век, Не шли вестей! Неужто ты иная? Я знаю всю, я проклял всю тебя. Далекая, проклятая, родная, Люби меня хотя бы не любя! 1932

«Скоро будет сын из сыновей…»

Скоро будет сын из сыновей, Будешь нянчить в ситцевом подоле. Не хотела вызнать, кто правей, — Вызнай и изведай поневоле. Скоро будет сын из сыновей! Ой, под сердцем сын из сыновей! Вызолотит волос солнце сыну. Не моих он, не моих кровей — Как тоску я от себя отрину? Я пришла, проклятая, к тебе От полатей тяжких, от заслонок. Сын родится в каменной избе Да в соски вопьется мне, волчонок… Над рожденьем радостным вразлад — Сквозь века и горести глухие — Паровые молоты стучат И кукует темная Россия. 1932

ЕГОРУШКЕ КЛЫЧКОВУ

Темноглазый, коновой Да темноволосенький, Подрастай, детеныш мой, Золотою сосенкой. Лето нянчило тебя На руках задумчивых, Ветер шалый, зной губя, Пеленал, закручивал. Он на длинных веслах гнал Струги свои ярые, То лебедкой проплывал, То летел гагарою. Он у мамы на груди Спал с тобой без просыпа, Он и волосы твои Бережно расчесывал. Так не будь душою лют И живи без тяготы. Пусть улыбку сберегут Губы твои — ягоды. Ты расти с дубами в лад, Вымни травы сорные, Пусть глаза твои звенят, Как вода озерная. Подрастай, ядрен и смел, Ладный да проказливый, Чтобы соколом глядел, Атаманил Разиным. С моря ранний пал туман У окошек створчатых. Лето шьет тебе жупан Из ветвей игольчатых. Сине небо пьют глаза — Чтоб вовсю напиться им! «Шла с бубенчиком коза, Била ос копытцами». Темноглазый, коновой, Чем тебя обрадовать? Подрастет Егорка мой — Станут девки взглядывать; Целовать тебя взасос Не одна потянется, Будут спрашивать всерьез — Как любви названьице. Ну, а ты, им на беду, Не куражась, простенько Отвечай: растет в саду Золотая сосенка. Под метелью голубой Жди дождя веселого: Ведь мудрили над тобой Золотые головы. Взглянь лукаво из-под век, Мир шумит поклонами. Крестный твой отец весь век Обрастал иконами. Сказки

спрятаны в ларьки, Сединою повиты, Ты сорвешь с ларей замки, Сказки пустишь по ветру. И, чумея без чумы И себя жалеючи, Просим милостыни мы У Егор Сергеича. Подари ты, сокол, нам Хоть одну улыбочку, Отпусти ты по волнам Золотую рыбочку. Июнь 1932

КАМЕНОТЕС

Пора мне бросить труд неблагодарный — В тростинку дуть и ударять по струнам; Скудельное мне тяжко ремесло. Не вызовусь увеселять народ! Народ равнинный пестовал меня Для краснобайства, голубиных гульбищ, Сзывать дожди и прославлять зерно. Я вспоминаю отческие пашни, Луну в озерах и цветы на юбках У наших женщин, первого коня, Которого я разукрасил в мыло. Он яблоки катал под красной кожей, Свирепый, ржал, откапывал клубы Песка и ветра. А меня учили Беспутный хмель, ременная коса, Сплетенная отцовскими руками. И гармонист, перекрутив рукав, С рязанской птахой пестрою в ладонях Пошатывался, гибнул на ладах, Летел верхом на бочке, пьяным падал И просыпался с милою в овсах!.. Пора мне бросить труд неблагодарный… Я, полоненный, схваченный, мальчишкой Стал здесь учен и к камню привыкал. Барышникам я приносил удачу. Здесь горожанки эти узкогруды, Им нравится, что я скуласт и желт. В тростинку дуть и ударять по струнам? Скудельное мне тяжко ремесло. Нет, я окреп, чтоб стать каменотесом, Искусником и мастером вдвойне. Еще хочу я превзойти себя, Чтоб в камне снова просыпались души, Которые кричали в нем тогда, Когда я был и свеж и простодушен. Теперь, увы, я падок до хвалы, Сам у себя я молодость ворую. Дареная — она бы возвратилась, Но проданная — нет! Я получу Барыш презренный — это ли награда? Скудельное мне тяжко ремесло. Заброшу скоро труд неблагодарный — Опаснейший я выберу, и пусть Погибну незаконно — за работой. И, может быть, я берег отыщу, Где привыкал к веселью и разгулу, Где первый раз увидел облака. Тогда сурово я, каменотес, Отцу могильный вытешу подарок: Коня, копытом вставшего на бочку, С могучей шеей, глазом наливным. Но кто владеет этою рукой, Кто приказал мне жизнь увековечить Прекраснейшую, выспренною, мной Не виданной, наверно, никогда? Ты тяжела, судьба каменотеса. 25-26 января 1933

ЛЮБИМОЙ

Моей жене Елене

Слава богу, я пока что Собственность имею: Квартиру, ботинки, Горсть табака. Я пока владею Рукою твоею, Любовью твоей Владею пока. И пускай попробует Покуситься На тебя Мой недруг, друг Иль сосед, — Легче ему выкрасть Волчат у волчицы, Чем тебя у меня, Мой свет, мой свет! Ты мое имущество, Мое поместье — Здесь я рассадил Свои тополя. Крепче всех затворов И жестче жести Кровью обозначено: «Она — моя». Жизнь моя виною, Сердце виною, В нем пока ведется Всё, как раньше велось, И пускай попробуют Идти войною На светлую тень Твоих волос! Я еще нигде Никому не говорил, Что расстаюсь С проклятым правом Пить одному Из последних сил Губ твоих Беспамятство И отраву. Спи, я рядом. Собственная, живая, Даже во сне мне Не прекословь. Собственности крылом Тебя прикрывая, Я охраняю Нашу Любовь. А завтра, Когда рассвет в награду Даст огня и еще огня, Мы встанем, Скованные, грешные, Рядом — И пусть он сожжет Тебя И сожжет меня. 1932–1933

ПИРУШКА

В снегах, в деревьях черных Стоит высокий дом. Там в комнатах просторных Пол ходит ходуном; Там, шелковые ленты К гитарам прививав, Досужие студенты Добились новых прав. Студенты, вы любимы, Вам брагу подают За снег, летящий мимо, За горный институт, Вставай, товарищ Мелик, Во весь саженный рост! Мы от тебя хотели б Ответный слушать тост. Встает товарищ Мелик Во весь саженный рост, Поддерживаем хмелем, Ответный держит тост: — Товарищи, не выбить Нам дело во хмелю! Я предлагаю выпить За практику мою. У практики той сила — Качала без вина, По рудникам водила, Свирепая, она. Там тоже пировали Бригады, как могли: То в угольном обвале, То в угольной пыли. Там тоже пир отменный И тоже к черту сон, И кружки с черной пеной По двадцать с лишним тонн. Там молодость в окопах Который год не спит. За наших рудокопов! За камень-антрацит! Хозяйка помнит тоже Про прежние дела, Про крытые рогожей Остывшие тела. Вставай, товарищ Лыбо, Как на зачете, прост Мы от тебя смогли бы Ответный слышать тост. Встает и слова просит, Кивает бородой: — Мне только тридцать восемь, Я самый молодой. О годы битв и славы, Снегов и звезд обвал! Тогда огни Варшавы Я пикой сосчитал. Ой, ветер тучу гонит, А туча не идет, Заседланные кони Грызутся у ворот. Гитары, свесив ленты, Поют: «Пора, пора», Досужие студенты Пируют до утра. 1933