Сокровища Чёрного Монаха
Шрифт:
Никитка не удержался, подошел поближе и стал смотреть. Из-под карандаша появлялся измученный, униженный, сломленный человек в цепях и в клетке.
Не увидел художник непокорного блеска глаз Пугачева. Никитка хотел ему подсказать, да побоялся.
Вдруг солдаты повскакали, к телеге приближались всадники.
– Смотри, смотри!
– завопил кто-то из мальчишек.
– Фельдмаршал едет! Суворов!
Всадники подъехали, один из них, маленький старичок с хохолком на лбу, приблизился, не слезая с лошади, к клетке и высоким фальцетом
– Это ты, что ли, мужицкий генерал?! Ты, вор?!
– Я не вор!
– усмехнулся Пугачев, громыхнув цепями.
– И не ворон. Я вороненок, а ворон еще далеко летает. Ворона вам не имать!
– Не мне ты попался!
– дернулся всадник на лошади.
– У меня ты бы в клетке не сидел! Я бы тебя разом на кол посадил!
– Знать, не судьба тебе, ваша светлость, - усмехнулся Пугачев.
– Смел разбойник!
– не то возмутился, не то восхитился фельдмаршал. А это кто его рисует?
– Это немецкий художник, - поспешил пояснить кто-то из свиты.
– По приказу императрицы.
Суворов заглянул в лист и махнул рукой:
– Пускай немец рисует. Пусть таким разбойник и останется - в клетке и в цепях. Пусть его таким и помнят.
– Ничего, усмехнулся Пугачев.
– Меня и другим запомнят! Верно я говорю?!
Он огляделся вокруг и чуть кивнул Никитке. Тот положил руку себе на грудь, давая понять, что портрет Пугачева у него.
Пугачев удивленно вскинул брови и вдруг широко улыбнулся.
– Запомнят меня другим! А вороны еще прилетят! Ждите!
Фельдмаршал ткнул сухоньким кулачком через решетку в лицо Пугачеву, выбросил перчатку и ускакал.
Солдаты поднялись, разогнали зевак, и телега тронулась, утопая колесами в грязи...
В Москву Никитка пришел уже после казни Пугачева. Он в дороге приболел, отлеживался у добрых людей в деревне. Зачатьевский монастырь он нашел сразу, монастыри в Москве все знали. Сестра дядьки Кирилла, ключница Настасья, устроила его привратником, а заодно обновлять иконы. Женщинам писать и поправлять иконы запрещалось. На них первородный грех.
Вот так и стал жить в монастыре Никитка, оборудовав мастерскую в домике возле ворот, почти вросшем в землю. Там он и устроил тайник, в котором бережно хранил портрет Пугачева. Портрет он мало кому показывал. Боялся. Но однажды...
глава восьмая
Настоящие сыщики
Мы с Колькой сидели у него дома и уныло смотрели телевизор. Портрет Пугачева Свят отдал своим знакомым художникам-реставраторам из Третьяковской галереи на экспертизу, и теперь нам оставалось только ждать.
– А "Бобыля" так и не нашли, - вздохнул я.
– Каждый день в новостях про кражу говорят, но пока никаких новостей. Жаль, что мы нашли не ту картину...
– Не ту!
– заорал Колька.
– Что бы ты понимал! Мы, может быть, нашли еще более ценную с исторической точки зрения картину! На ней портрет Пугачева! Прижизненный!
– Ну, может еще и не Пугачева, и не прижизненный.
–
– заорал на меня Колька и от волнения наступил на хвост несчастному Василию, который от возмущения завопил и умчался на кухню, заедать постоянные обиды "Вискасом".
– Ну, чей, чей?! А?!
Он так орал, что мне даже спорить не хотелось.
– Мало ли мужиков бородатых?
– нехотя возразил я, на всякий случай убирая босые ноги под кровать, потому что Колька оказался в опасной близости, а мне не хотелось разделить участь кота Василия.
– Ты - Фома неверный!
– заорал Колька.
– Какой Фома?
– хихикнул я.
– Неверный!
– гаркнул Маркиз.
– Не неверный, а неверующий, - поправил я.
– Почему это он неверующий?
– усомнился Колька.
– Потому что нужно знать слова, которые употребляешь, - важно ответил я. Мне удалось недавно прочитать об этом выражении в каком-то журнале, и я терпеливо пересказал Маркизу, что Фома был одним из двенадцати апостолов. А когда Христос воскрес, все апостолы поверили в его воскресение, один Фома усомнился, и тогда Христос позволил ему вставить пальцы в свои раны.
– Садист был твой Фома!
– заявил Колька.
– И вообще, сказки все это!
– Про Черного Монаха тоже сказки, а мы его сами своими глазами с Аленкой видели, - возразил я.
– Я знаю - где картина!
– заорал Колька.
– Я догадался! Ее спрятали в Зачатьевском монастыре! И теперь монах Александр ее караулит по ночам! А в подвал он зашел потому, что вас услышал! А сам по ночам караулит "Бобыля"!
– Он что, сумасшедший?
– повертел я пальцем у виска.
– Картину в монастыре прятать?
– Да?!
– орал Колька.
– А по ночам в монастыре бродить он не сумасшедший?! Он потому и ходит по ночам, что картину стережет! Наверняка он ее украл!
– Ну, Маркиз... Тихо шифером шурша, крыша едет не спеша...
– У самого у тебя крыша едет! А если не картину стережет, тогда что он ночью в монастырском дворе делает?!
– Кто его знает, - не очень уверенно возразил я.
– Может, он там гулять любит, воздухом дышать.
– Вот после этого и скажи, у кого из нас крыша едет!
– завопил восторженно Маркиз.
– Нет, брат, просто так по ночам не шатаются, тем более, в старом монастыре!
Мы еще поспорили с Колькой, но все же я вынужденно признал, что ночные прогулки Александра и то, что Черный Монах категорически отрицал эти прогулки, было по меньшей мере подозрительно.
– Как бы то ни было - нужно за ним следить! Он очень странно себя ведет - этот Черный Монах!
– торжественно проорал Колька, забегал в волнении по комнате и перевернул табуретку, под которую, в поисках покоя, залез наевшийся "вискаса" Василий.
Ушибленный табуреткой и разъяренный Василий проорал нечто нецензурное и заполз под диван, плюясь и фыркая.