Сокровище магов

Евлогиев Иван

Хромоногий устремился к ней с тем же остервене­нием, готовый погибнуть, но во что бы то ни стало от­крыть её.

Он стал перед дверью, спиной к ней, простерши ру­ки в стороны, словно защищая её от чужого посягатель­ства.

— Посветите! Это наверное тут! — воскликнул он, точно командовал всеми.

Профессор поднял лампу. Свет проник глубоко в узкое и длинное подземелье, сложенное из крупного те­саного камня, со сводчатым потолком.

— Там тоже дверь! — крикнул Хромоногий, бро­саясь вперёд.

Все последовали за ним, уже охотнее, увлечённые приключением,

забыв и о горячем карстовом ключе, кло­кочущем в широком горле колодца, и о том, что тяжё­лые каменные глыбы могут сомкнуться за их спиной. Фантастическая надежда пробудила во всех неиспытан­ный до тех пор трепет.

Дверь перед ними была заперта, но ключ торчал в замочной скважине. Замок имел один фут в ширину и столько же в высоту. Засов был укреплён в нескольких толстых железных кольцах.

— Медведь, только ты один можешь повернуть этот ключ. Иди сюда! — распорядился Хромоногий, и чабан молча повиновался.

Однако ключ не повернулся. Ржавчина крепко спа­яла весь замок.

Тогда Хромоногий, не задумываясь хватил по две­ри кулаком. При первом же ударе толстый железный лист прорвался, словно намокшая бумага.

Элка и Павлик сначала были поражены силой уда­ра Хромоногого, но подойдя ближе они увидели, в чём дело: железо настолько проржавело, что было достаточ­но простого нажима, чтобы его прорвать.

Они оказались в комнате, совершенно не похожей на то помещение, в котором только что были. Здесь пол был устлан просмолёнными досками, выдержавшими ис­пытание времени. Но когда Хромоногий на него ступил, его нога потонула в коричневой пыли.

В середине комнаты стоял стол кованого железа, весь покрытый ржавчиной, но ещё прочный, а возле сто­ла — каменное сиденье. На столе лежала широкая ка­менная плита, похожая на родопскую «тулу» — плиту для выпечки хлеба, а на ней «врошник» — каменная крышка, которой при выпечке покрывают хлеб и на ко­торую насыпают раскалённые уголья. Там где обе пли­ты соприкасались, щель была обмазана чем-то тёмным, похожим на дёготь.

— Нет ли меж ними каравая? — пошутил Медведь, остановившись перед столом.

— Тут есть и очаг! — подхватил Павлик. — Если бы были дрова, мы могли бы прекрасно согреться и об­сушиться.

— А мне кажется, что здесь и так тепло, даже душ­но, Павлик, — сказала Элка. — Не правда ли, товарищ Мартинов?

— Ты права, Элка. Это тепло исходит от горячего карстового источника. Пощупайте скалы и вы увидите, что они горячие. Даже нашим ногам тепло.

— Отличное паровое отопление! — засмеялась Элка.

Профессор не слышал её слов. Он следил за тем, что делает Хромоногий с тулой и врошником. Тот соско­блил острым ножом смолистую замазку и, просунув нож в щель, приподнял крышку настолько, чтобы можно бы­ло просунуть в щель пальцы. Затем он поднял её.

На каменной плите оказалась рукопись, сохранившаяся так, словно пролежала всего несколько дней.

— Предлагаю тут перекусить, — сказал профессор, чтобы охладить атмосферу напряжения, создан­ную Хромоногим. — Элка и Павлик наверное прого­лодались.

— О, нет! — сказала Элка, но Павлик охотно со­гласился.

— Это было бы неплохо! — произнес

он.

— Лишнее! — воскликнул Хромоногий.

— Дети, развяжите рюкзак и поешьте. Элка, разде­ли еду на всех.

Хромоногий, склонившись над древним пергамен­том, пытался что-нибудь прочесть, но очевидно тщетно, так как всё более беспомощно оглядывался на профес­сора.

— Давайте посмотрим, что там написано, — протя­нул он со вздохом и сел на каменное сиденье.

— Позвольте сперва рассмотреть! — холодно ска­зал профессор, подавляя волнение, и взял пергамент из рук Хромоногого.

Снаружи раздался грохот извергающейся струи. Всё нараставший шум сменился плеском огромных количеств воды. В комнату ворвался пар, затем послышался гул бурно стекающих пенистых потоков и, наконец, всё стихло.

Воцарилась полная тишина.

26

Умри, трус!

…Человек познаёт себя не тогда, когда думает, а когда действует. Только в уси­лиях сделать должное он узнаёт себе це­ну…

Гёте

Белобрысик устремился по следам Медведя и Хро­моногого в глубину подземелья. Но в его душе завяза­лась борьба между страхом и волей. Страх рисовал в его возбужденном воображении самые мрачные картины ужаса и смерти, а воля внушала ему смелость и твёр­дость.

Долго в душе Белобрысика велась эта борьба. Ос­тановившись посреди галереи, он поглядывал то вперёд, то назад. Молчание и темнота впереди устрашали его, а зияющий глаз света за его спиной наполнял его пре­зрением к самому себе. Ему казалось, что этот глаз уко­ризненно глядит на него. Словно сам Павлик на него смотрит и говорит: «Вот ты опять отступаешь. Такой уж ты есть. Ничего не доводишь до конца…»

«Почему Павлик смелый, а я нет? — спрашивал се­бя Сашок. — Наверное потому, что он решительно до­водит до конца всё, за что возьмется, независимо с какой целью. Нет! Это, вероятно, только способ, которым он пользуется. Конечно, это способ. В душе он тоже чув­ствует страх, но не ведёт себя как трус. Надо держать­ся смело. Вот и всё!» — решил наконец Белобрысик и пошёл вперёд, повторяя почти вслух: «Умри, трус, умри, трус…»

Следы шагов Хромоногого и Медведя виднелись ясно в пыли, как заячий след на свежевыпавшем снегу. Они редко останавливались. Шаги Медведя были изви­вающиеся. Его относило то вправо, то влево к стенам галереи. Очевидно, он был пьян. Это имело значение: пьяный человек ведет себя более шумно, не умеет сдер­живаться, защищаться, нападать.

После одного поворота, на котором Белобрысик за­держался немного дольше, чтобы выяснить, не угрожает ли здесь опасность, ему стали попадаться в беспорядке наваленные вдоль стен галереи каменные предметы, по­темневшие от времени мраморные колонны с неразбор­чивыми надписями, прямоугольные плиты из разноцвет­ного мрамора, каменные ступеньки, заржавевшие двери и куски железа.