Соль под кожей. Том третий
Шрифт:
А мне вообще никак.
Он такой жалкий.
Неужели я была такой же, когда хватала его за рукав пиджака и умоляла не отворачиваться от меня? Плакала, кричала «Сереженька, я же люблю тебя, я же твоя невеста!»
— Ах ты сука! — Наратов заканчивает метаться. Теперь просто столбенеет. Выпучивает по-кроличьи красные глаза. — Пиздец на хуй…
— Здравствуй, Серёженька, — улыбаюсь слегка натянуто. — Семь лет не виделись.
Это усталость.
Не триумф и не заслуженное злорадство.
Это
— Лерка… — выдыхает новую порцию гнилого содержимого легких. — Лерка… Гарина.
— Валерия, — поправляю тоном снисходительной училки. А потом, вдруг просто плюнув вообще на все, «расшифровываю»: — Валерия Шутова.
Наратов зыркает на тачку у меня за спиной.
Снова на меня.
И опять пялится на тачку, на этот раз лапает ее таким взглядом, как будто это не дорогущий «Астон Мартин», а его персональный электрический стул.
Он, конечно, про Шутова знает.
Ну плюс-минус то же, что и все — гений, звезда IT-Олимпа, миллионер. Зверь.
— Да ты гонишь, — стонет Наратов, медленно сползая передо мной на корточки. — Да что же, блядь… Да как же… это…
— Бывают в жизни такие дни, Серёжа, когда покойники встают из могил и начинают срать тебе за шиворот. Относись к этому философски.
Он продолжает изрыгать разнокалиберные маты, ни один из которых меня абсолютно не трогает. Как будто между мной и этим унылым, и помятым клоуном прозрачная сетка, сквозь которую не просочится ни грамма грязи. Слова — и те не все долетают. А сам Наратов так дергается, словно часть из них моментально рикошетят обратно в него же.
Я всегда знала, что рано или поздно он меня узнает.
Когда-то давно множество раз представляла себе, какими мы будем в этот момент — я, со свершившимся возмездием наперевес, и он — размотанный моими интригами. И все это очень тешило мою душу, грело самолюбие. Как модно сейчас говорить — чесало эго. Я точно так же смотрела как человек, которого я однажды так слепо любила, ползает у моих ног, клянется в любви и раскаивается. А я просто отпихиваю его и иду в свою красивую новую жизнь, где меня ждет Лучший Мужчина на свете. Все в лучших традициях ста серийной женской мелодрамы в прайм-тайм.
И все именно так, если не вникать в незначительные нюансы.
Но пинать Наратова мне совсем не хочется.
Как, впрочем, и жалеть.
— Так вот зачем ты украла завещание, — гундосит Сергей. Медленно и грузно расправляется, но абсолютно точно не до конца. Вряд ли теперь он сможет горделиво распрямит спину вообще хоть когда-нибудь.
— Это ты его украл, Серёжа, а я просто вернула то, что принадлежит мне по праву.
От каждого моего «Серёжа» от дергается, как от удара плеткой.
Я всегда так его называла — Серёжа, Серёженька. Любила и ластилась как маленькая. Так любить могла
— Я же знал… — Наратов уже даже почти выравнивает позвоночник, но вдруг стонет и снова скручивается. На лицо все признаки очень «серьезного разговора» с любимым тестем. Уже бывшим тестем, я так понимаю. — Знал, что с тобой что-то не так… Жопой чувствовал.
Сейчас он может говорить что угодно, но единственное, что чувствовала его жопа в мой адрес — это жадность и возможности. Он просто хотел пересесть с одной упакованной женской шеи на другую. И мою выбрал не случайно — по его логике, я была намного безопаснее Илоны, потому что за мной не стоял злой папочка, который в любой момент мог настучать по башке нерадивого зятя. А Наратову очень хотелось свободы, возможности раскачать очередную дуру, влепить ей клеймо зависимой истерички и жить припеваючи до тех пор, пока на горизонте не замаячит более перспективный «ресурс».
— Не вижу радости, Серёженька. Твой гениальный план выдать меня за Валерию Гарину сработал в самом лучшем виде.
— Сука, — стонет Наратов, сгибается, дышит так часто, что я на всякий случай делаю шаг назад. Оглядываюсь на Валентина и по взгляду вижу, что если этого мудака не дай бог стошнит мне под ноги — мой личный киборг не побрезгует затолкать все это обратно. — Сука, Лерка. Ты же… утопилась!
— Да, плавала я всегда неважно.
— Ты почему не… — Наратов справляется с дыханием, смотрит на меня с очередной порцией удивления. — Ты же могла!
— Так я сказала, Серёжа. Да и ты все услышал. — Как бы невзначай встряхиваю свободной рукой, совершенно точно имитируя тот самый жест, которым он семь лет назад «отряхнулся» от плачущей Валерии Гериной. Я столько раз прокручивала и повторяла ту сцену, что сейчас пантомима дается совсем без труда. Даже с легким облегчением.
Наратов внимательно следит за каждым моим жестом.
Морщит разбитый лоб.
Сцеживает новую порцию матов.
— И ты… столько лет… — Он натянуто и с бравадой смеется. — Лерка, сука!
Его даже разгадывать не интересно — настолько никудышный актер. С такими, как Наратов, всегда так: сначала они мастерски нахрапом лезут тебе под кожу, потом раскачивают на эмоциональных качелях, а потом начинают доить свои преференции. Но стоит только разгадать, как они устроены — и с божества моментально спадает его позолота, обнажая самую обыкновенную мразь. Скучную, предсказуемую.
— Так вот почему у меня все по пизде пошло! — орет Наратов, но снова мимо — Валентин даже не шевелится, у меня от его ора если что-то и дергается, то только уголок рта в попытке сдержать смех. — Ну ты и сука.