Соль под кожей. Том третий
Шрифт:
Поднимает руку. Проводит пальцами по губам. Слизывает маленькую капельку крови с ранки. Ее губы дергаются, чтобы улыбнуться, но потом она со всего разбега налетает на мою каменную рожу — и вместо улыбки на нее лице гримаса а ля «Я так и знала».
— Не очень ты похожа на женщину, которая кайфует в постели со своим идеальным мужиком. — Я должен доиграть до конца. Осталось совсем немного.
— Может потому, что я трахалась с ним всего один раз? Может, потому что хотела потрахаться с кем-то другим? — Смотрит на меня с вызовом. — Такая
«Ты перестала называть меня придурком, обезьянка», — отмечаю с горечью. Потому что она всегда делала это с теплом, даже когда орала и отчитывала.
— Будешь бегать ко мне на тайные свидания от мужа? — Меня сама мысль о том, чтобы делить ее с другим мужиком наизнанку выворачивает, но и этого она тоже никогда не узнает. — Говорят, некоторые женщины нарочно выходят замуж, чтобы потом кайфовать от встреч с любовником. Это типа заводит.
— Вижу, ты уже начал практиковаться с Рудницкой. — Тыльной стороной ладони Валерия медленно — демонстративно медленно — стирает мой поцелуй с губ. Чтобы я точно прочувствовал все отвращение, с которым она это делает.
— Я вас обеих потяну, Ван дер Виндт. Но в память о нашей старой дружбе, ты можешь рассчитывать на приоритет.
В голове некстати крутится цитата из дурацкой песни: «Дайте «Оскар» этой богине…»
Это я про «Мудака», который методично и безжалостно выкорчевывает из обезьянки последние кусочки тепла.
— В память о старой дружбе… — повторяет Лори. Грустно улыбается. — Прости, да, как же я вдруг могла забыть, что мы просто_друзья. Всегда и чтобы не случилось — просто_друзья. Знаешь, Шутов, а я ведь люблю тебя.
Я на выдохе что есть силы заталкиваю ладони в карманы, яростно, из последних сил сжимаю в кулаках предательски скользкую ткань подкладки.
Она меня снова переиграла. Уже в который раз. Я со счету сбился.
Пока я тут корчу офигевшего бессердечного ублюдка, Лори спокойно признается мне в любви.
И мое наполненное до краев токсичное болото вдруг превращается в долбаную, блядь, полянку с колокольчиками и кроликами.
«Я тебя тоже люблю, Лори! Я без тебя не знаю, как жить!»
Открой рот, тварь, и просто скажи ей.
Подожги этот костер.
Ты там уже давно горишь.
Но, может, сгореть вдвоем — не такая уж плохая идея?
— Но еще больше, Шутов… — Лори даже не пытается спрятать слезы: две влажные дорожки на щеках, тонкие, почти незаметные. — Еще больше я тебя ненавижу.
«Я не стою твоих слез, обезьянка».
И хотел бы огрызнуться — а не могу, потому что глотку будто залили свинцом.
— И вот это, — показывает пальцами на влажные следы, — последнее, что ты от меня получишь. На мне чертов дорогущий макияж, Шутов, и я не позволю тебе снова все испортить.
Она уходит.
Еще стоит здесь и даже не шевелится, но ее здесь уже почти нет.
— Считай
— Спасибо, учитель.
— Ну раз мы все выяснили — вали на хуй к своему Сверкающему рыцарю, Валерия. А то вдруг у меня тормоза откажут, и я решу проверить, насколько мокрой ты стала просто потому что я засунул язык тебе в рот, как и всем остальным тёлкам до тебя?
Она даже не собирается огрызаться в ответ.
Вообще почти никак не реагирует, держит удар абсолютно безупречно.
Ее выдают только слегка дрогнувшие ресницы.
Лори оглядывается, находит взглядом мой валяющийся рядом пиджак.
Поднимает, почти заботливо отряхивает.
Вкладывает в карман кольцо.
Кладет на гору каких-то ящиков.
Уходит, оставив меня без прощального: «Иди ты на хуй, Шутов».
А мне становится пусто.
И тихо, как в гробу.
Глава двадцатая: Лори
— Валерия Дмитриевна, примите мои…
Не успеваю вернуться в зал, как на меня буквально накидывается какой-то мужчина, чье лицо и возраст я не в состоянии рассмотреть за пеленой в глазах. Он что-то говорит и говорит, толкает какую-то, кажется, невообразимо пафосную речь, но я даже отдельных слов разобрать не могу, потому что в ушах до сих пор звенят слова Шутова.
Про то, что мы друзья.
Про то, что он не откажет, если вдруг мне приспичит потрахаться без обязательств. Или он сказал по-другому? Или он вообще ничего такого не говорил? Не было того ужасного разговора, после которого у меня… как будто и не болит нигде?
И все это было просто моей очередной попыткой проиграть один из вариантов нашего возможного расставания. Я даже зал осматриваю в поисках одной-единственной невообразимо белобрысой, почти платиновой головы, но его нигде нет.
— О, простите… — сочувствует мой собеседник и вкладывает мне в ладонь салфетку. — Я не хотел разбередить вашу рану. Не держите зла на старика, Валерия.
Очевидно, принял мои слезы за траур по Андрею.
Из моего горла вырывается нервный смешок, я прошу прощения и со всех ног несусь в уборную. По дороге приходится грубо отшить еще парочку желающих вывалить на меня фальшивую скорбь, так что, когда оказываюсь внутри женского туалета, молниеносно закрываю дверь на защелку и буквально падаю на нее спиной.