Соль под кожей. Том третий
Шрифт:
Со стоном — по-другому не получается — разлепляю веки. Ресницы как будто щедро смазали суперклеем.
Перед глазами — белоснежный больничный потолок.
В правой вене торчит катетер от капельницы.
Левая рука свободная, только на указательном пальце «прищепка», передающая информацию на монитор с датчиками. Он где-то у меня за головой, множит боль в затылке монотонными и лишенными порядка сигналами.
Хочу загородиться от солнца рукой, но не получается — меня как будто распяли на койке
Но солнечный свет вдруг исчезает.
Точнее, его загораживает здоровенная тень.
Нужно потратить некоторое время и приложить усилия, чтобы навести резкость в своем расфокусированном зрении. Хотя и так знаю, кто это.
Узнаю по запаху — особенному, уникальному. Эта лаванда только на одной теплой коже «сидит» настолько умопомрачительно.
— Значит, — говорю еле слышно, — я все-таки успела продиктовать твой номер.
— Привет. — Голос Вадима все такой же тяжелый и грубоватый, но я чувствую в нем ласковые заботливые нотки. — Извини, я старался не шуметь.
— Это не ты. — Перевожу взгляд на все еще чертовски яркое солнце. — Это окно. Там что — ядерная война?
Вадим моментально задергивает жалюзи.
Благодарю его вымученной улыбкой и снова закрываю глаза.
— Тебе что-то нужно, Валерия? Пить?
«Сдохнуть».
— Пить, да. Хочу воды с лимоном.
По шагам понимаю, что он вышел, и только после этого до боли, до крови, с мясом прикусываю щеку изнутри.
Я знаю, что все закончилось.
Чувствую себя опустошенной.
Никогда за этих двадцать недель ни разу не ощущала беременность как что-то, что есть внутри меня. Если бы не ужасная тошнота, отеки и отсутствие месячных, так бы, наверное, и ходила в неведении пока не превратилась бы в воздушный шар.
А сейчас во мне как будто не хватает чего-то важного.
Второго сердца.
Маленького сердца, которое билось на том видео.
«Это определенно пацан, Лори…»
Я даже поплакать не могу.
Как будто покрылась изморозью, коркой льда, такой глянцевой и острой, что обзавидовалась бы даже Снежная королева.
По десятибальной шкале от мертвого к живому состояние на минус один.
Не могу кричать.
Ни на что не способна, как будто закоротило мой внутренний двигатель.
Но осознание того, что все кончено, неумолимо разрастается.
Заполняет собой каждую клеточку, поджигает нервные окончания.
Выходит из берегов.
А я его ни выплакать, ни выкричать не могу.
Просто смотрю в бесконечно противно белоснежный потолок и мечтаю, чтобы он упал мне на голову.
Слава богу, возвращается Вадим.
Аккуратно, получив мой согласный кивок, присаживается на край кровати, протягивает бутылочку с заботливо отвинченной
Вадим терпеливо ждет, пока я дам понять, что больше не хочу и ставит воду на прикроватную тумбу. Устраивается поудобнее, закидывает одну ногу коленом на кровать, чуть подминая под себя. Только сейчас замечаю, что на нем простая домашняя футболка с растянутым горлом-лодочкой, спортивные штаны и кроссовки на босую ногу. И щетина заметно потемнела и стала гуще.
— Валерия, я… — Проводит пятерней по волосам.
— Ребенка больше нет, — говорю механически.
Моему мозгу необходимо услышать, как это звучит, чтобы окончательно смириться. Поджечь крохотную надежду, которая вспыхивает и молниеносно сгорает, оставляя после себя все тот же противный горький вкус на языке. Как будто теперь он останется во мне на всю жизнь.
Но я все равно не могу плакать. Наверное, Вадим считает меня бессердечной сукой.
А мне хочется просто закрыть глаза — и вдруг перестать существовать.
Сделать так, чтобы эти ужасная пустота внутри потеряла меня навсегда.
Чтобы меня потерял весь этот мир.
— Я была бы самой ужасной в мире матерью, Авдеев. Как это правильно называется? Естественный отбор.
Вадим ничего не говорит.
Его синие глаза такие бесконечно глубокие, что лучшего места, чтобы утопиться и придумать нельзя.
«Благодарю тебя, Господи, что хотя бы кто-то в моей дермой реальности достаточно нормальный, чтобы не говорить «все будет хорошо».
— Я даже не знаю, что такое пеленальный столик, — делаю вид, что это пиздец как смешно. Прикусываю щеку с другой стороны, но теперь даже боли не чувствую. Только соленый вкус крови ненадолго перебивает горечь на языке. — Ну какая из меня мать, Авдеев? Мое бесплодное тело может родить разве что схему по отмыванию денег.
— Когда-то ты будешь вспоминать эти слова с улыбкой, — говорит он.
— Явление Нострадамуса, часть вторая.
Вадим смотрит на меня так, что вопрос читается буквально в каждом напряженном до отказа мускуле на лице.
Ждет, что хотя бы сейчас я скажу правду.
Не произносит этого вслух, но буквально требует: «Давай, Ван дер Виндт, признайся — и мы разделим эту ношу на двоих».
Я знаю, что если скажу ему сейчас — будет легче. Чувствую это подсознанием, голыми инстинктами.
Но Вадиму будет больнее в тысячу раз.
Потому что это, возможно, был его единственный шанс.
Шанс, что эта шикарная ДНК продолжится и превратится в еще много-много поколений двухметровых тяжеловесов авдеевской породы.