Солдат империи
Шрифт:
Деда Иван хоронил сам, сделал все честь по чести; отпевали убиенного в Троицкой церкви, потом свезли на ближайшее кладбище, что размещалось тогда на Власовском переулке, могилку устроили рядом с покойной его женой.
В последний путь провожали Носаченко солдаты Пензенского полка, не раз заходившие к нему на огонек, да несколько таких же, как он, стариков.
Через день после похорон вызнал Иван, что убили деда Гаврилу раклы с Холодной горы, верховодил у них вор по прозвищу Пы-таль. Да вот только полиции ничего не докажешь. За что убили, околоточный не знал: то
Между тем стало известно, что в ту же ночь ограблен был склад оптовой бакалейной торговли Воловика, размещался он неподалеку — на Рыбной улице. Может, воры тащили добычу через рынок... А взяли тогда много...
Пыталя этого, с дружками его, Ивану видеть приходилось не раз: с наглою рожей похаживал он по рыночным рядам, играл фунтовой гирькой на ремешке.
Просил Иван околоточного показать, где кучкуется шайка. Прошлись они вместе к Холодной горе, издалека, как бы ненароком, кивнул надзиратель в нужную сторону. Тогда же договорились, что шепнут Ивану про тот день и час, когда можно будет застать душегубов наверняка.
«Есть людишки, вызнать-то можно, только и тебя тогда по догадке найдут, кто же еще за старика станет заступаться...» — засомневался околоточный надзиратель.
На это Иван отвечал, что коли обскажут все в точности, то искать его будет некому...
Сам, между тем, сходил в полк, переговорил с унтер-офицером, что заступил на его место. Договорились: когда будет на то сигнал, пять-шесть солдат покрепче, из тех, кто хорошо знал деда Гаврилу, с собою позвать.
Через неделю, только вернулся Иван со службы, постучал в окошко человек, сказал тихо: «Сегодня, к ночи...» — и исчез.
Открыл Иван солдатский свой сундучок и достал старый амуничный ремень, который хранил еще с Кавказской линии.
Догадалась обо всем Ульяна... Запричитала: двое мальцов у них, второму и года нет, сам седой уже и не только за себя, мол, теперь в ответе...
Хотел Иван на жену цыкнуть построже, но подошел, погладил по голове: «Не сомневайся, к утру буду...»
После вечерней поверки Иван Арефич вызвал своих из части. Ушли без лишнего шума, ножи с собой не брали — решили оружие не поганить.
В кромешной тьме вывел Иван солдат к хате, стоявшей впритык к Холодногорскому кладбищу. Шли аккуратно, чтобы тонкий ледок, схвативший к вечеру лужи, не хрустнул под ногами. Вокруг — никого; осторожно глянул Иван в оконце: пили, гуляли человек восемь-девять, плоскую, как блин, рожу Пыталя заметил он сразу.
Развернул Иван Арефич тряпицу, велел испачкать сажей носы да щеки, пояснил: «Нам веселей, а им потом привычней будет с чертями хороводы водить...»
Расставил свою команду: двоих к окну, сам и трое других подошли к двери: «Пора!»
Раму ударом ноги вышиб унтер из Иванова взвода, и сразу, головой вперед, как в воду, прыгнул в хату Стефан Литинский.
Дверь, вместе с притвором, вынес Иван плечом, за ним ворвались в дом его товарищи...
Дня через три, как бы невзначай, встретил Ивана околоточный: «Слышь-ка, на Холодной горе Пыталя пригрели до смерти, всем девятерым головы,
«Ишь ты, видно чего не поделили», — «удивился» Иван и добавил: «Давай-ка, помянем деда Гаврилу еще раз, теперь уж с чистой совестью».
Зашли в Троицкую, поставили свечи, потом к Ивану направились. Выпили за упокой души старика, Уля тоже рюмку пригубила.
Пензенский полк вскоре ушел из города — принимал участие в Турецкой кампании 1877-1878 годов. В сражении при Горном Бугарове сложил голову только что получивший офицерский чин Стефан Литинский.
После того случая надолго притихла воровская братия с Холодной горы, впрочем, свято место пусто не бывает — хватало в Харькове и других ворюг.
Прошло время, забылась эта история, на Холодной горе опять появились лихие людишки, для которых нож да кистень были средством пропитания и атрибутами веселой жизни. И даже по прошествии пятидесяти лет район этот пользовался в Харькове дурной славой, с ворами пыталась разбираться уже не полиция, а советская милиция и также без особого успеха.
Местная шпана в двадцатые годы нового уже века развлекалась по-своему, а хлопцы с Холодной горы встречали чужаков по-прежнему неласково. Появляться здесь парням из других районов города считалось делом небезопасным, особенно, если вечером провожали они до дома тамошних девчат.
Уж не знаю, чем привлекали ребят холодногорские дивчины, однако пользовались они явно успехом: отец рассказывал, что и он неоднократно поздними вечерами провожал туда своих подруг.
Местные парубки соседствовали между собой, вместе росли и время проводили, держались всегда дружно и нагло, девчат своих не трогали, а над их провожатыми, разодетыми в чистые костюмчики, куражились.
Нередко заставляли мерить спичкой пыльную, а по весне и осени грязную улицу; если счет, по мнению мучителей, не сходился, приказывали перемерить заново. Хорошо, если после такого унижения не пускали кавалеру из носа красную юшку. Случалось, ухажер попадался не робкого десятка и давал отпор, тогда били его безжалостно, могли и сильно покалечить.
Поэтому в далекой юности, провожая на Холодную гору в сгущавшихся уже сумерках свою зазнобу, правой рукой незаметно расстегивал мой отец кобуру, где лежал надежный бельгийский браунинг (под левую руку держала его дивчина). На обратном пути он и вовсе перекладывал пистолет в карман.
Впрочем, носил отец форму красного командира, может, поэтому с ним никакого такого конфуза не приключилось ни разу.
Вернемся, однако, в век XIX-й...
Ходили тогда в народ народники, бросали бомбы эсеры, началась и окончилась война на Балканах, вступил на Престол в 1881 году Александр III, а в 1894 году — Николай II, это был уже четвертый Российский император при жизни моего прадеда.
В начале уже века XX-го завершилась неудачно для России война с Японией, прокатилась по стране первая русская революция, не остались при этом в стороне и харьковские рабочие. Но настали уже другие времена, стала другой и Россия.