Солдаты
Шрифт:
время как-то переродилась, уже не задирала больше старого Куэьмича, никому
не дерзила, говорила тихо и певуче, точно любовь к Михаилу вытеснила из нее
все бойкое и нахальное, сгладила, сровняла грубые и колкие черты ее
характера.
– - Ну, так как же?
– - повторил свой вопрос Шахаев.
Лачуга шумно вздохнул, горько улыбнулся:
– - Не гожусь для партии, товарищ старший сержант.
– - Почему?
– - Малограмотен я. Да и в политике плохо
– - Это можно поправить.
– - Парторг расстегнул свою неизменную сумку и
вынул оттуда какую-то книгу.
– - Вот возьми, почитай.
– - Что вы! Не одолею! -- и печально улыбнулся, обнажая щербатую
челюсть.
– - Не по зубам...
– - Ничего, возьми. Одолеешь. Поможем.
Михаил взял книгу.
Шахаев ушел удовлетворенный. Теперь он почти наверняка знал, что Лачуга
со временем будет хорошим коммунистом. А это значит, что после войны в
какое-то украинское селение придет новый руководитель, может быть
председатель колхоза, подобно Пинчуку, или бригадир в крайнем случае.
– - Хорошо!
Шахаев тихо напевал какую-то свою, бурятскую песенку. Извиваясь, она то
поднималась вверх, путаясь в вершинах яблонь, то срывалась вниз и стелилась
по земле, покрытой густой желтеющей травой.
– - Хорошо!
– - кончив петь, громко проговорил он и рассмеялся. Потом
резко оборвал смех, помрачнел: -- А что же с Ваниным? Почему я до сих пор не
могу узнать, что с ним?
Не заходя в дом, Шахаев направился к начальнику политотдела, надеясь с
eго помощью навести справки о Ванине.
А он поправлялся: ранение было не столь уж серьезным -- просто
разведчик потерял тогда много крови. В этот день ему впервые разрешили
немножко погулять по улице. Щуря на солнце беспечальные, чуть-чуть
посерьезневшие светлые глаза, худой и слабый, переполненный радостным
желанием жить до скончания мира, он выбрался за городок, в котором стоял
армейский госпиталь, и по узкой дороге направился к лесу, к тому самому, где
он был ранен. Дойти туда ему не удалось. Встретился какой-то капитан,
спросил Сеньку, кто он и откуда. Ванин ответил и, незаметно для себя,
рассказал всю историю своего ранения. Глаза капитана загорелись, он схватил
разведчика за плечи и потащил в сторону, твердя:
– - Голубчик! Вот здорово, черт возьми! А мы давно тебя, брат, ищем!
Капитан оказался, как уже догадывался Ванин, корреспондентом армейской
газеты. В редакции и в самом делe слышали о подвиге разведчиков, да не
смогли найти Семена.
Офицер привел его в большой дом, где трудилось
журналистов.
Ванин рассказал обо всем заново. Капитан записал его рассказ в свой
блокнот и поблагодарил разведчика. Вначале Ванин чувствовал себя в
незнакомой редакции несколько стесненно. Но уже через пятнадцать -- двадцать
минут он весело и беспечно болтал с журналистами, подогреваемый их острыми
шутками. Труженики пера ему явно понравились: они чем-то, должно быть своей
веселостью, напомнили ему разведчиков. Среди них будто и не было старших и
младших. Все -- равные, одинаково остроумные и легко возбуждающиеся.
Уходил Семен от своих новых знакомых неохотно. Давно он уж так не
дурачился, как в этот день. По дороге в госпиталь вспомнились ему
разведчики, Вера, и сердце больно заныло.
"Через педелю убегу", -- решил он твердо.
И, несколько успокоенный принятым решением, вошел в свою палату.
За окном сгущались тени. Сентябрь дышал в открытую форточку прохладой,
манил куда-то, в горы, наверное, в царство ветров, туч и орлов -- туда, где
скрылись, как в океане, друзья-товарищи, боевые его побратимы.
Эх, путь-дороженька! Далеко увела ты русского солдата!
Ванин разделся, лег на койку и, убаюканный ожиданием чего-то светлого в
будущем и усталым колебанием дремотной тишины, быстро заснул крепким сном
выздоравливающего человека, наливающегося новыми и всесильными соками жизни.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
1
Георге Бокулей с трудом вставил обойму в свою винтовку. Сердце солдата
стучало часто и громко. Перед его глазами неотступно стояло лицо Василики --
то прекрасное, каким оно было всегда, то обезображенное, каким оно было у
нее мертвой. "Василика, солнце мое!.. Колокольчик ты мой звонкий!.." Георге
делал много ненужных движений: надевал каску, вновь сбрасывал ее,
перематывал зачем-то обмотки, застегивал и расстегивал ворот грубошерстного
мундира. Брат его, Димитру, был все время рядом с ним и беспокойно следил за
Георге.
– - Что с тобой?
– - спросил он.
Но Георге Бокулей молчал. Он боялся, что ответ выдаст его окончательно.
Веки его отяжелели. Он стал плохо видеть. Перед ним все плыло, волнообразно
качаясь: и горы, и сосны, и бродившие в долине черные яки, и редкие
деревянные домики горных трансильванских поселенцев. В древних камнях