Солнце обреченных

Градов Игорь

Красное, мрачноватое здание доходного дома стояло в самом конце Лиственной аллеи. Желябин подошел к маленьким подвальным окошкам и постучал в раму, через минуту из парадного вышел Николай.

– Здравствуй, Андрей, – произнес он, – что-нибудь случилось?

– Нет, пришел просто проведать и еду заодно прихватил, – Желябин протянул небольшую сумку, в которой находились свежая булка, круг краковской колбасы, немного сыра и бутылка вина.

– Спасибо, – Кибальчев явно был доволен полученными подарками, – но что же мы стоим? Проходи в комнату.

Молодые люди вошли в парадное и спустились на несколько ступенек вниз. Николай отпер своим ключом дверь и пропустил

гостя вперед, потом тщательно закрыл замок. Большая, полутемная комната (свет попадал в нее только из подслеповатых окошек, расположенных почти под самым потолком) была вся заставлена столами с ретортами и стеклянными колбами. В одной из них, разогреваемой на спиртовке, булькала какая-то бурая жидкость. Резко и неприятно пахло химическими реактивами, Андрей поморщился, но Кибальчев, кажется, даже не почувствовал запаха – уже принюхался. В дальнем углу подвала находился деревянный топчан, покрытый пестрым одеялом, возле него стояла простая тумбочка с книгами. Больше в комнате ничего не было.

Кибальчев освободил часть большого, квадратного стола и разложил принесенные подарки, потом открыл вино и разлил его по двум стаканам – бокалов не имел. Соратники молча чокнулись и выпили. Николай аккуратно порезал колбасу и принялся поедать ее вместе с булкой. Андрей осмотрел помещение.

– Ты ночуешь здесь же?

– Конечно, до квартиры ехать далеко, да и не всегда удобно.

– А что соседи, не мешают?

– Нет, пару раз заходили какие-то пьянчужки занять денег, и еще одна дама с первого этажа жаловалась, что из подвала плохо пахнет, а у нее от этого голова болит. Но я дал управляющему лишнюю трешницу, и он не стал разбираться. В остальном же здесь спокойно, никто ни к кому в гости не ходит и к себе не зовет не принято. А управляющему главное, чтобы не пришлось околоточного вызывать – не хочет платить за беспокойство…

– Как со взрывчаткой, дело продвигается?

– Я закончил расчеты. Получается, что понадобится не менее полупуда динамита. Взрыв произойдет из-под земли, сквозь булыжную мостовую, и это потребует усиленного заряда. К тому же, говорят, царская карета сделана с защитой – дно и бока обшиты стальными пластинами, как раз на случай покушения. Так что следует перестраховаться, заложить взрывчатки побольше.

– Успеешь до начала марта?

– Постараюсь. Кое-какие запасы остались еще с прошлого раза, а остальное доделаю.

– Нужны еще две-три бомбы, – напомнил Желябин, – а лучше четыре, для верности.

– Изготовлю, – кивнул Кибальчев, – лишь бы материала хватило.

Молодые люди еще выпили вина, закусили сыром.

– Скажи, Андрей, – осторожно спросил Кибальчев, – ты действительно уверен, что убийство царя необходимо? Мы уже два раза на него покушались, и все без результата, он как будто заговоренный. Может быть, это знак, что надо попробовать что-нибудь другое?

– Нет, – твердо ответил Желябин, – только его убийство взбудоражит болото, называемое Россией. Ты помнишь, мы уже пробовали другое – и в народ ходили, и с крестьянами разговаривали, и даже прокламации выпускали. Кончилось тем, что мужики сами сдали нас в полицию, да еще поколотили для порядка. Сейчас требуется что-то такое, что потрясет основание самодержавия, заставит общество ужаснуться и отречься от старой жизни. Убийство Александра Вешателя – самое подходящее дело. Царь виновен в бедствиях народа, в бездарных реформах, разоривших крестьян, в гибели наших товарищей. Нет, – твердо повторил Желябин, – только террор может все изменить, прочее же – лишь пустая трата времени и сил.

– Мужики, – вздохнул

Кибальчев, – опять нас не поймут и, боюсь, поднять бунт не захотят. На рабочих же рассчитывать не приходится – это те же крестьяне, те же бывшие рабы…

– Я и сам бывший крепостной, – ухмыльнулся Желябин.

– Правда? – удивился Кибальчев. – Я не знал.

– Мои родители были дворовыми у помещика Савостина, Владимира Викентьевича, – стал рассказывать Андрей, – его усадьба располагалась возле села Петровского в Херсонской губернии. Это и есть моя родина…

До десяти лет, пока не вышел царский указ, Андрей числился крепостным, бегал среди дворовых мальчишек. И быть бы ему простым хлебопашцем или в лучшем случае мастеровым, если бы не дед, Михаил Афанасьевич. Старик выучил любимого внука грамоте и даже брал для него из барской библиотеки кое-какие книжки для прочтения – Пушкина, Жуковского, Никитина. Барин, узнав об этом, как ни странно, не выпорол холопа за воровство, а даже поощрил просветительство.

Владимир Викентьевич слыл среди местных помещиков либералом, человеком с весьма смелыми взглядами. Он отдал смышленого дворового мальчишку в обучение. Андрей сначала ходил в уездное училище, потом в гимназию, закончил ее с серебряной медалью, затем поступил на юридический факультет Новороссийского университета в Одессе. Однокашники ничего не знали о его крепостном происхождении, считали, что Желябин родом из разночинцев. Но все равно смотрели на бедного сокурсника свысока – плебей, черная кость. Андрей жил впроголодь, кормился копеечными уроками и все мечтал – вот выучусь, стану адвокатом, буду защищать униженных и оскорбленных.

– А потом я прочитал Чернышевского, – продолжил рассказ Желябин, – и понял, что нельзя бороться с самодержавием и одновременно быть его частью. Я пробовал жить, как все, даже женился на дочери одного сахарозаводчика, но не выдержал – бросил Веру, ребенка и ушел из семьи. Может быть, поступил подло, но иначе не мог – задыхался в этой барской атмосфере. Из университета выгнали за участие в студенческих волнениях, закончить учебу не дали. И тогда я решил – нужна революция, народный бунт. В прошлый раз мы действовали неправильно, нерешительно, вот и провалили дело, но теперь, я уверен, что у нас все получится…

– Хорошо, – согласился Николай, – допустим, мы убьем царя. Но ведь на смену Александру с двумя палочками придет Александр с тремя. И еще не известно, кто из них хуже…

– Поэтому и нужен террор, – резко перебил Желябин, – только он сможет уничтожить самодержавие как таковое. А затем предстоит сделать очень многое – провести Учредительное собрание, принять конституцию, избрать парламент, дать обществу свободы, в том числе печати, вернуть крестьянам землю, отобранную во время земельной реформы. Тогда Россия станет по-настоящему свободной страной. А почему ты спрашиваешь, Николай, – удивился Андрей, – разве ты сомневаешься в наших целях?

– Нет, – сказал Киибальчев, – я очень хочу сделать что-то настоящее, что навсегда останется в памяти. Но пока приходится заниматься изготовлением динамита и бомб. Кстати, Андрей, ты не задумывался над тем, что во время наших акций страдают невинные люди? В прошлый раз, когда мы взорвали Зимний дворец, погибло десять солдат и еще сорок были ранены. А это те же крестьяне, только одетые в мундир. Сам царь и его министры не пострадали…

– Революции не бывают без жертв, в том числе случайных, – поморщился Желябин. – Вспомни Мюрата, Робеспьера – сколькио человек они послали на смерть во имя высокой цели – свободы! И среди погибших наверняка были случайные люди.