Солнце сияло

Курчаткин Анатолий Николаевич

Секретарша — того яркого типа, что незабываемо был описан Булгаковым в «Мастере и Маргарите», разве что глаза у нее не косили, а непрестанно бегали, так что встретиться с их взглядом не представлялось никакой возможности, — смешливо перебрасываясь со мной всякими бессодержательными фразочками, приняла у меня кассеты, приняла двух Франклинов, выдав в обмен некий квиток без печатей и штампов, но изобразив на нем закорючку, которая свидетельствовала о ее весьма нехилых каллиграфических способностях, после чего, все так же похихикивая и замечательно ускользая от меня взглядом, она произнесла первые слова, исполненные смысла:

— Все.

Благодарим за внимание. Смотрите нас завтра по телевизору в прямом эфире согласно объявленной программе.

Сие означало, что дело сделано, я могу быть свободным. Но такого завершения гонки для самого гонщика было недостаточно. И я, перетаптываясь перед наследницей булгаковской героини, спросил:

— Все, я участвую? Больше ничего не нужно? Какой-то анкеты? Договора?

— Ой, ну что вы! — воскликнула наследница. — Не советские же времена.

О, вот эта ее фраза и оказалась той чертой, которой я жаждал. Груз сумасшедшей недели свалился у меня с плеч, и я почувствовал себя свободным и готовым к новому этапу своей жизни. Который состоял в получении премии и автоматическом переходе как клипмейкер в иную весовую категорию.

— Благодарю вас, — ответно сказал я булгаковской героине, наконец откланиваясь.

При моем приближении к дверям они распахнулись — и я едва не столкнулся с высоким, плотного сложения человеком с широкоскулым одутловатым лицом и с длинными, туго утянутыми со лба и висков волосами, собранными сзади в косичку, — как у Юры Садка. Он вошел в комнату быстрым тяжелым шагом словно бы раздвигая своим движением воздух вокруг себя. Я бы выразился так: это была походка летящего пушечного ядра.

Я отступил в сторону, пропуская его, он мельком глянул на меня и, не заинтересовавшись, прошел мимо.

Хозяйскость его походки не оставляла сомнения, что он здесь свой и, может быть, даже один из устроителей фестиваля. Я задержался в дверях и, обернувшись, стоял смотрел ему вслед. Секретарша, которой он намеревался что-то сказать, смотрела, в свою очередь, на меня, и это заставило обернуться ко мне уже и его.

— Вот. Кассеты, — указала секретарша ему на меня кивком головы.

— А, — показывая, что понял, проговорил человек-ядро, вновь оставляя меня взглядом. И передумал говорить секретарше то, что собирался — тут, у меня на виду, — поманил ее пальцем: — Пойдем-ка, — и двинул в соседнюю комнату.

А мне не оставалось ничего другого, как продолжить начатый путь: рукав коридора, лестница, еще один коридор, пустынное стылое пространство простаивающего съемочного павильона, холодно поблескивающего рельсами для операторской тележки, вертлявый рукав последнего коридора, глухого, как катакомба, — и улица.

Сутки я проспал, а к полуночи следующего дня мы с Тиной во всеоружии чайных приборов, выставленных перед нами на журнальном столе, сидели в креслах напротив телевизора и ждали начала трансляции. Дело обещало быть долгим: несколько десятков клипов да плюс прямые включения зала — часа на четыре, а то и больше. Тине в девять ноль-ноль утра предстояло уже стоять на страже полового здоровья сограждан, и она, потягиваясь и зевая, словно ей прямо сейчас нестерпимо хотелось спать, проныла:

— Ой, только бы тебя не под конец дали. А то я завтра сифилиса от мягкого шанкра не отличу.

— Ладно-ладно, — похмыкал я. — Размечталась о золоте с

серебром. Бумажными ассигнациями перебьешься.

Такие вот у нас были в ходу семейные шуточки. Золото с серебром — это имелись в виду те самые люэс с мягким шанкром, а под бумажными ассигнациями подразумевалась всякая прочая венерическая мелочь.

Между тем, если принять во внимание, что я запрыгнул в поезд перед самым его отправлением, меня и впрямь могли подклеить куда-нибудь под конец эфирной пленки. Действительно можно было просидеть в ожидании всю ночь.

Эфир фестиваля начался с опозданием на полчаса. Сначала пошли кадры сбора гостей, мини-интервью с одним, другим, третьим, общая панорама тусовки. Мелькнуло несколько лиц, которые я опознал, среди них — и режиссеры, чьи клипы наверняка принимали участие в конкурсе: в этом году у каждого вышло на экран хотя бы по одному новому ролику. Я подумал, что, наверное, должны были бы позвать и меня, но почему-то при сдаче кассет мне не пришло в голову спросить об этом.

Появление на экране человека-ядра я пропустил. Тина попросила меня принести что-то из холодильника, я отправился на кухню, а когда вернулся он уже давал интервью. И, как явствовало из обращения к нему журналиста, это был не кто другой, как глава устроителей, я, собственно, знал его имя и раньше, но только при встрече меня не осенило, что это он.

Тина сварилась к двум часам. Клипы шли один за другим, сплошным потоком, уже не прерывались никакими интервью, никакими картинками застолий: заканчивался один — тут же начинался следующий. Тина таращила-таращила глаза на экран и наконец уснула на кресле, подобрав под себя ноги и положив голову на спинку.

— Разбуди меня, когда будут твои, — прежде чем окончательно отключиться, пробормотала она.

Я начал закипать часам к трем. Дело в том, что с какого-то момента клипы, что шли, стали делаться хуже и хуже. А после трех потекло что-то совсем несусветное. Это уже был сплошной шлак. Никакой кинопленкой здесь и не пахло, все снято сразу на видео, с дикими цветами, смонтировано — будто сколочено гвоздями. Оказаться в такой компании было просто позорно.

Клипы закончили крутить в половине пятого — будто резанули пленку ножом. Вдруг после завершения очередного экран сделался непорочно чист, звук исчез, после чего экран выдал предупреждение канала об отключении — и немного погодя выполнил его, разродившись мельтешащим бело-голубым зерном. Никакого подведения итогов, объявления награжденных — ничего этого транслировать не стали. Моих клипов вообще показано не было.

Телефон зазвонил — я еще продолжал ошарашенно сидеть в кресле и все медлил выключать телевизор. Я ничего не понимал. Тина на кресле рядом проснулась от звонка и сонно заворочалась.

— Что, да? Уже? — выговорила она, пытаясь открыть глаза.

— Иди ложись, — указал я ей на постель, бросаясь в прихожую к телефону и на ходу вырубая телевизор.

Звонил Николай.

— Где? — произнес он только одно слово. И в трубке наступило молчание.

Но с таким же успехом мог задать ему этот вопрос и я.

— Конечно, есть вариант, что закончилось оплаченное время и канал отрубил вещание, — сказал он. — Но, честно говоря, это маловероятно.

Я был с ним согласен. Хотя именно о такой причине непоявления моих клипов хотелось думать как о наиболее вероятной.