Солнце встает над селом Дзауга

Битаров Вадим

– Хана тачке, - пробормотал он себе под нос.

– Почему ты не поехал? – спросил Алан.

– Потому что надо поговорить.

– Кому надо?

– В основном – тебе. Пошли.

19.

Они свернули в соседнюю улицу, пересекли проспект, спустились в парк и устроились на скамейке

возле пруда. Здесь был словно совершенно другой мир: необыкновенно явственно ощущалось прохладное дыхание осени, сквозившее в мягких, но холодных порывах ветра, в шепоте облетающих листьев, в легкой ряби на воде. Плакучие ивы в каком-то отчаянном порыве нависли над самым прудом, свесив лохматые головы. Они казались совершенно нереальными, словно кадр на фотопленке остановил миг стремительного падения. Тоскливо кричали голодные вороны над головой, тоскливой, но неповторимо чарующей была эта благородная красота умирания.

Алан и Вадик сидели на спинке скамейки, а шуршащие липы обсыпали их сверху хрустящим золотым дождем. Они потягивали бутылочное «Миллер», сосредоточенно наблюдая за лебедями, которые бесшумно нарезали круги по зеркальной поверхности, словно предчувствуя последние теплые деньки.

– Что с тобой происходит, Кокой?

– Ничего, - Алан небрежно глотнул пива – а что со мной происходит?

– Не знаю. Ты никогда таким не был. Но меня уже просто клинит на тебя. На твои гнилые движения. Какого черта ты буровишь?

– Да, отвяжись! – он отвернулся – У тебя измены, Хачик.

– Среди нас слепых нету. И я вижу, что ты в последнее время прогоняешь. Габарай молчит. Но он тоже видит. И это плохо кончится, Кокой.

– Знаешь что?! Прогоняет он, а не я.

Вадик повернул голову и просверлил его долгим пытливым взглядом.

– Не берись судить его. Уж тебе ли не знать… Он ничего не делает просто так. Он выше нас всех на пять голов.

Кокой достал ножик и начал с размаху втыкать в скамейку под своими ногами. Втыкал, расшатывал его, выдергивал и снова втыкал. Он нервничал.

– Может, ты что-то подзабыл, Кокой? Может тебе надо напомнить, кто такой Габарай? Сколько он сделал для всех нас? Как он, не задумываясь, жизнью рисковал за каждого? Да покажи мне того, кто ему как минимум трижды шкурой не обязан.

Алан распрямил спину и ухмыльнулся.

– Ну, я сейчас просто обтрухаюсь от твоего красноречия!

– Хватит выделываться, Кокой. Меня бесит, что маленький вонючий катях, вроде тебя, мутит воду. И это после всего, что мы пережили вместе, после всего дерьма, в котором мы вывалились, всех драк, из которых вылезли, всей крови, которую мы вместе пролили… Ты помнишь, чтобы Габарай когда-нибудь врубил заднюю? Чтобы он хоть раз сгнилил? Проотвечался? Господи, как он вел себя всегда! Да в тебе есть хоть капля всего его благородства, чтобы открывать рот?

– Достал он со своим благородством!

Кокой наклонился и начал ковырять «пером» деревяшку рядом со своим кроссовком.

– Достал? А ты вспомни-ка ту историю с «Мерсом»? Или с малакановскими

типами? Кто вечно за всех задницу рвал?

– Да, не пыли, Хачик. Че ты меня вздумал на понятия сажать? Я его знаю дольше вас всех, я ему обязан втрое больше. Я давным-давно заругался, что всегда и везде за каждый его шаг подпишусь хоть собственными кишками. И так оно и будет, но… - он резко вскинул голову – Но, сколько можно, черт возьми?

– Что сколько можно?

– Он уже в натуре гонит! Он с каждым днем моросит все сильнее.

Вадик рассмеялся.

– Не прошло и семи лет, как ты это вдруг заметил.

– Да не ржи ты! Он, конечно, всегда был беспредельщиком, с детства…Но сейчас…Это ни в какие ворота! Он уже конкретно перебарщивает, ты не видишь? – Алан с ненавистью всадил нож в скамейку – Как тебе его сегодняшняя выходка?

Вадик пожал плечами.

– Выходка, как выходка. В его стиле, - равнодушно сказал он.

– Мне иногда кажется, что его правда лечить надо. Ну что это было? Идиотизм натуральный. Так срать на жизнь! И зачем? Ради чего?

– А ты не понял? Да ради тебя, идиота. Ради нас всех. Он же видит, что мы как свиньи резанные задергались из-за этого суда.

– И что?!! Он нам, конечно, сильно поправил! Разрядил, бля, обстановку этим дебильным спектаклем, - он опустил голову между колен и сплюнул – Габарай во всю с ума сходит на своей волне, а мы, как дауны, пляшем под его дудку. Вспомни эту последнюю бабу. Господи, у меня просто крышу рвет, когда я об этом думаю! Или ту малолетку. Мы ей как последние свиньи вдули по пьяни, и она коньки отбросила. Ну, зачем это нужно было? Господи, зачем, зачем?!!! – его лицо исказилось. Он стиснул зубы и отвернулся, чтобы укрыться от насмешливого взгляда Хачика.

– Зачем, говоришь? Ты это у себя спроси, моралист сранный. Такие речи, блин, толкаешь, как будто у тебя на совести мало всякого дерьма. И, помнится мне, ни ты ли сам лично на нее залазил?

Алан резко уронил лицо и сжал голову руками. Он сидел так несколько минут, сгорбившись, словно под какой-то невыносимой тяжестью. Наконец, он осмелился вздохнуть и поднял глаза. Взгляд у него был словно выжженный горечью.

– Вадик… Я сам себя не помню в тот вечер. Мы же не просто бухие, мы убитые были тогда… Мы что, ее все, да?... Ты тоже?

Хачик покачал головой. Печальная улыбка проскользнула по губам Алана.

– Черт возьми. Как я тебе завидую.

– Боишься серьезного срока?

Алан не ответил. Над ними надрывно закричала какая-то птица. Вадик усмехнулся и отпил из горлышка.

– Все дело в том, Алан, что Габарай для себя всегда знает, что делает. Да, он непредсказуемый псих, но я бы не сказал, что он стал намного безбашеннее, чем раньше. Меняешься ты, Кокой. И, думается мне, потому, что сейчас сильно запахло жаренным. Вот и вылезла вся твоя вшивость. Раньше ты свинячил и бардачил больше всех, а теперь вдруг твою нежную душу коробят Габарая выходки. Что, оказывается, очко не стальное?