Солнце встает над селом Дзауга
Шрифт:
На кухне возник белобрысый сопливый малыш в волокущихся линялых колготках и принялся беззвучно и угрюмо тянуть мать за фартук.
– Андрюша, ну что? Иди в комнату, видишь, мне некогда. Это мой младший, - обратилась она к Инге – У меня еще двое есть.
– Они вам угрожали? – спросила Инга.
Женщина посмотрела на нее с недоумением.
– Угрожали? Нет. Никто мне не угрожал.
–
– Ну, забрали, и забрали! Да, Андрюша? – она уселась на табуретку и водрузила ребенка к себе на колени – Что-ж нам, сынок, теперь убиться из-за этой бумажки? Я не знаю… Те, что приходили… Такие милые люди… Ведь, может это и ошибка…
У Инги защемило сердце. Она еще раз окинула взглядом крошечную хрущевскую кухню, облупившийся потолок, трогательные растения в банках на подоконнике, гигантские тазы, прилежно подготовленные баллоны… Она поняла. И ей вдруг стало мучительно стыдно.
– Так, у вас еще два сына? – спросила она насколько могла беспечнее.
– Нет. Дочка и сын. После Оксаны Игорь – старший, - она вытерла Андрюше фартуком сопли и мечтательно вздохнула – Он будет ходить в престижную школу. Теперь все будет хорошо, - она перевела на Ингу затравленный взгляд – Ведь правда?
В голосе ее прозвучало что-то, похожее на мольбу. Инга с горечью всматривалась в ее глаза. Вернее, в смертельную, непосильную усталость, стонущую из ее глаз.
– Да, все будет хорошо, - сказала Инга – Может, это и правда ошибка. Простите меня, – она встала и торопливо направилась к выходу.
23.
Третьего ноября Тимуру исполнилось девятнадцать лет. С утра лил суровый дождь, но пацаны, не смотря на погоду, отправились обкатывать новый «Понтиак» именинника – подарок его отца.
«Carry on, carry on… Forever carry on» - воодушевленно завывал «Manowar» в магнитоле, и ничто лучше, чем эта песенка не подходило к веселому, сумасшедшему ливню, хлещущему по стеклам, такому же безбашенному настроению пацанов и некогда белой машине, замызганной грязью по самый люк.
– По уму у тебя тачило, Аполлон! – крикнул Гиб с заднего сидения – Я кайфую с этой машины!
– Да уж, - Тимур улыбнулся – Такая же милая и обосранная, как мы сами.
Перламутровые волны с дороги накатывали на лобовое стекло так, что захватывало дух. Дворники мотылялись взад-вперед без передыху, но видимость все равно оставалась никудышной. Дождь ожесточенно колотил по машине, и его непрерывный треск напоминал обстрел, как будто пули рикошетом разлетались в стороны. «Carry on, carry on…»
Тимур смотрел на всю эту красоту сквозь тонированное стекло, и в его туманных глазах блуждала улыбка. Атар, Гиб и Вадик зависали
Машина на скорости въехала в очередную лужу, и вода мощно, туго ударила в стекло. Тимур слегка отшатнулся. Сердце его возбужденно громыхало.
– О, Хуыцау! – воскликнул он восторженно – Как же я люблю этот чертов мир! Как же все прекрасно, как совершенно! – Габарай лучезарно улыбнулся, глядя на мутный, расплывающийся пейзаж, облепленный, как кляксами ошметками грязи. – Я преклоняюсь перед тобой, Господи! Ты, действительно не фраернулся, когда создавал эту землю!
– И особенно, нас пятерых на ней, - философски добавил Гиб.
– Да. Мы тут как волки-санитары посреди всего этого бардака, - усмехнулся Хачик.
Тимур запрокинул голову, продолжая смотреть в окно своими томными глазами. Как будто перед ним было не стекло, а экран, где крутили старый, задушевный фильм.
– Если бы я был великим шизоидом вроде Моцарта…
– Ты и так великий шизоид, - сказал Вадик.
– Но я не Моцарт. К сожалению.
Гиб наморщил лоб.
– А что это еще за хер?
– Моцарт, гибонообразное создание – это не «хер». Моцарт – это был беспредельный австрийский мужик, который писал сумасшедшую музыку. Это был человек, в котором бушевала страсть, и он, падла, мог эту свою страсть выразить.
– А ты что, не можешь, что-ли? – изумился Гиб
– Могу, - Тимур рассмеялся.
– А на кой хрен тебе тогда быть этим самым… Моцартом, или как там его погоняло?...
– Если бы я был Моцартом, - Тимур мечтательно вздохнул – я бы замутил целую симфонию, посвященную вот этому дождю…
Сзади послышался всеобщий вой:
– Фу-у-у-у-у!!!
– Ты, сказочник хренов- засмеялся Атар – Топтал я твой фуфлогонский язык!
– Не веришь? Эх, ты, варварский катях! Я ведь всегда был романтиком. И только в этом моя сила. Я живу, как в мечте. Как в большой, красивой свинской мечте.
– Неужели? – впервые негромко подал голос Кокой, не отводя глаз от дороги.
– Что «неужели»?
– Это что, действительно и есть твоя мечта, Аполлон? То, как ты живешь, и этот дебильный город, и это паскудное время – вот это твоя мечта?
Тимур на секунду призадумался.
– Ну… В общем, да. А почему бы и нет?
Алан слегка покривил рот и не ответил.
– А что тебя в этом всем не устраивает, Кокой?