Солнечные дни
Шрифт:
— Что так? Чем мы вас прогневили, Спиридон Павлыч? — Жмуркин натянуто улыбнулся.
— Скучно стало, — сказал Безутешный угрюмо, — да и на вас глядеть опротивело. Очень уж вы тут друг друга охаживаете хорошо. Глядеть противно! — повторил он, качнув косматой головою и весь повертываясь к Жмуркину. — Быстряков этого нашего нажег, Капернаума-то этого, — продолжал он, несколько оживившись, — Капернаум — Быстрякова! А ты тоже таким гоголем стал ходить, словно их обоих облапошить собираешься. Противно глядеть на вас! — повторил он, словно рявкнул в колодец.
— Чего-с? — переспросил
— А чего у тебя губки-то запрыгали, когда так? — спросил Безутешный сердито. — Смотри, брат, широко шагать хочешь, так как бы надвое не разорваться!
— Чего-с? — вскрикнул Жмуркин.
— Я давно на тебя поглядываю, — между тем говорил Безутешный, тоже как будто начиная сердиться, — давно поглядываю и хорошо вижу, какая из тебя цаца писанная растет!
— Спиридон Павлыч!
— Вижу, братец, — повысил голос и Безутешный, — очень хорошо вижу, что ты на сажень выше Загорелова вымахиваешь! Ты ведь живоглотство за религию стал выдавать!
— Спиридон Павлыч! — снова выкрикнул Жмуркин в бешенстве.
— А ты, брат, в исступление не впадай, — говорил Безутешный сурово, — я ведь вижу, что ты на два вершка от душегубства ходишь. Цыц! — вдруг выкрикнул он запальчиво, точно дунул всей грудью на огонь. — Он схватил Жмуркина за руки. — Ты, братец, в исступление не входи и ручками не брыкай! Драться не лезь! Слышишь? — говорил он Жмуркину, насильно сажая его на стул. — Ну, вот, успокойся, брат! — говорил он ему, еще придерживая его за руки. — Успокоился? Так теперь гляди на меня и отвечай. Что ты задумал? — Он выпустил его руки, прошелся по комнате и затем молча сел на свое место у стола.
Жмуркин сидел на стуле, бледный, точно утомленный припадком внезапного гнева. Безутешный смотрел на него, положив на колени свои громадный руки. Он казался совершенно спокойным.
— Ты чего задумал? Говори! — повторил он свой вопрос.
— Ничего, — отвечал Жмуркин замкнуто.
Безутешный помолчал, покачивая косматой головою, как бы в задумчивости.
— Погляди мне в глаза и отвечай! В последний раз тебя спрашиваю. Ты что задумал? — снова сказал он.
Жмуркин шевельнулся на своем стуле.
— В глаза мне ваши глядеть нечего, — отвечал он, наконец, уже совершенно успокоившись и даже развязно, — я не Дон-Жуан, а вы не испанская красавица! — Он усмехнулся. — Я ничего не задумал, — добавил он.
— Ну, хорошо, — сказал Безутешный, — допустим, что я ошибаюсь. Весьма возможно! Скажи ты мне вот что! Действительно ли ты живоглотство религией провозгласил и поклонился ему, как истине, ее же не прейдеши? Действительно ли? — повторял Безутешный, внимательно поглядывая на Жмуркина.
— Совершенная правда-с, — отвечал тот. Он был бледен, и его губы криво усмехались насмешливо и дерзко-вызывающе. — Совершенная правда, — повторил он: — один он, закон-то, во всей вселенной и для всех. Кланяюсь ему и провозглашаю-с!
— Уходи вон! — кротко буркнул Безутешный, качнув лохматой головой по направлению к двери. Ну, чего ты сидишь-то? — спросил
Жмуркин развязно пошел из комнаты. Впрочем, на пороге он остановился и с побледневшим лицом оглянулся на Безутешного.
— Вот вы с-сами-то, — зацедил он сквозь зубы с выражением гнева и презрения, — сами-то с-скушали все з-зубки-то, вот вам и досадно!
Он скрылся, шумно хлопнув дверью.
— Мне не верят, — заговорил Безутешный после ухода Жмуркина, задумчиво и как бы рассуждая сам с собой. — Не верят, ибо аз есмь пьяница. Погибший человек. Чиновник особых приключений по министерству утаптыванья дорог. Спиридон Безутешный! — Он снова помолчал, задумчиво покачивая гривой и чмокая губами. — Пришел Иоанн — не поверили, — заговорил он снова с грустью. — Пришел Сын человеческий, — и Ему не поверили. Ур-роды! — добавил он злобно. — Он тихо встал и пошел в кухню. — Флегонт, — сказал он там, — свободного созерцателя жизни тошнить стало от сих прекрасных мест. Так вот не устроить ли нам с тобою сегодня маленький фестиваль? А? Как ты полагаешь? Но только без Жмуркина, — добавил он.
— Это еще что за птица фестиваль? — спросил Флегонт.
— А так фестиваль — водкупопиваль!
— Фестиваль — водкупопиваль? — переспросил Флегонт с восторгом. — Непременно! Умница Спиридон Павлыч! — выкрикивал он. — Фестиваль — водкупопиваль? Непременно! Сегодня же вечером! Гений Спиридон Павлыч! — А у меня сегодня, Спиридон Павлыч, — вдруг заговорил он, меняя свой восторженный тон на дружелюбно-ласковый и вместе с тем деловито-серьезный, — а у меня сегодня — вы слышали? — «Персидский марш» совсем не удавался. И кто его знает, вот этот вот палец мешал! Ведь вы знаете, я к «Утопленнику» «Персидский марш» присоединяю на случай мелкого битва? А то жестковато выходит!
А Жмуркин ровно в девять часов вечера проник в старую теплицу. Когда он зажег на столе свечу, он увидел Лидию Алексеевну быстро поднявшуюся с тахты. Ее лицо было бледно и словно озабочено чем-то.
— Я вот собственно зачем вас сюда вызвала, — заговорила она, не поднимая глаз и беспокойно теребя кружево рукава. — Вот зачем...
— Зачем-с?
— Не знаете ли вы, когда приедет Максим Сергеич?
— Макс? — переспросил Жмуркин насмешливо. — Макс приедет 15-го. Сего месяца, конечно.
— Это уж наверное?
— Совершенно точно-с. Телеграмма делового характера от них мне-с была. То есть от Макса. — Он усмехнулся. — 15-го, это уж совершенно точно-с, — повторил он.
Он пристально глядел на Лидию Алексеевну и ее волнение и беспокойство точно доставляли ему удовольствие.
— Так вот я хотела вас просить, — заговорила Лидия Алексеевна с беспомощным выражением, — не отложите ли вы окончательный ответ до 14-го? Видите ли, — она вся всколыхнулась, — я в вашей власти, но мне хотелось бы приучить себя к этой мысли. Немножко привыкнуть к ней. Освоиться... Видите ли, ведь я в вашей власти, — беспорядочно шептала она, — что же вам стоит? Не можете ли вы отложить до 14-го?