Солнечные дни
Шрифт:
— Хорошо-с, — отвечал Жмуркин, несколько подумав.
— Благодарю вас, — прошептала Лидия Алексеевна, снова вся точно всколыхнувшись. — А чем вы можете засвидетельствовать перед Елисеем Аркадьевичем относительно нас? — вдруг спросила она, беспокойно потупляя глаза.
— Относительно вас с Максом? — переспросил Жмуркин. — А вот чем-с! — Он вынул из бокового кармана пиджака свою записную книжку и повертел ею перед глазами Лидии Алексеевны. — Вот этим самым! — добавил он, снова пряча книжку в карман. — Тут все по числам записано, — так не лгут-с! Дозвольте вас спросить, — вдруг переменил он тон: — целовались ли вы с Максом 14-го июня, на пророка Елисея, в комнатке возле буфета-с? Что же вы молчите-с? А второго числа того же месяца — у ограды сада в ихней усадьбе? А хотите ли я скажу вам, в каком вы платье сюда к
— Я это знаю, — зашептала Лидия Алексеевна, — я в вашей власти. И я хочу только, привыкнуть. Я знаю!
— И я вам эту отсрочку даю-с, — проговорил Жмуркин. — До 14-го-с!
Он подошел к двери и широко распахнул ее.
— Пожалте-с, когда так! Что же выстоите? До четырнадцатого-с, если уже на то пошло, будьте любезны!
Лидия Алексеевна быстро прошла мимо него, потупив глаза.
XX
Однако, этот расчет оказался не совсем верен, и Жмуркина поджидало некоторое разочарование. 14-го июля утром, совершенно неожиданно, в усадьбу возвратился Максим Сергеич Загорелов. Возвратился он счастливый, довольный и весь словно сияющий, так как поездка для него казалась вполне удачной, и все свои дела он обделал лучше и быстрее, чем рассчитывал. Вся усадьба снова увидела его красивую и сильную фигуру, с резкими и смелыми жестами, с звонким и решительным голосом. И тотчас же после своего приезда он с головой окунулся в дела, словно стосковавшись по ним, как по любимой женщине. Его видели в полях, где уже шла уборка, и на гумнах, и на скотном дворе, и на мельнице, у крутящихся снастей, и в лесу — намечающим будущие порубки и будущие насаждения. Он точно связывал собою воедино все работы в полях и лесах, на гумнах и на мельнице и как бы являлся душою какого-то громадного организма, какого-то сказочного чудовища, распростертого на берегах Студеной, обросшего зеленой щетиной лесов и золотистым пером злаков, мирно греющего горбатую спину своих холмов в свете безоблачных дней и жадно ревевшего у мельницы. И он являлся везде счастливый и довольный, окидывавший все свои начинания уверенным взором удачника. А Жмуркину неожиданный приезд Загорелова принес с собою некоторое разочарование, отодвинув самый решительный момент в его намерениях на неопределенное время. Жмуркин, конечно, был уверен, что его план нисколько не пострадал от этого в самой своей сути, так как Лидия Алексеевна по-прежнему находилась в полной его власти. Однако, он сознавал, что добиться свидания с нею теперь много труднее, и это раздражало и сердило его несколько. В то же время этот неожиданный приезд пробудил в нем и еще какое-то не вполне определенное для него чувство, мучительное и беспокойное, пронизывавшее его порою острою болью. Что это было за чувство и о чем оно напоминало ему, он долго не мог определить себе с достаточной ясностью; но каждый раз при его появлении в себе он беспокойно оглядывался на свой план, точно желая проверить, действительно ли он так неуязвим, как это казалось ему раньше. И каждый раз после самой тщательной проверки он убеждался лишь в строгой выдержанности этого своего плана и пытался успокоить себя, насколько мог.
Между тем Загорелов возобновил свои свидания с Лидией Алексеевной там, в старой теплице, как всегда. И теперь он находил в ней перемену. Она казалась ему грустной, точно чем-то озабоченной, как будто чем-то напуганной. При каждом малейшем шорохе она беспокойно вскакивала, тревожно озиралась, испуганно повторяла:
— Кто-то идет! К нам кто-то идет!
— Что с тобой, Лида? — спрашивал ее Загорелов, с участием заглядывая в ее глаза, в которых мерцал испуг.
— Я боюсь, — повторяла она, в испуге прижимаясь к нему, так что он чувствовал удары ее всполошившегося сердца. — Я боюсь, я очень боюсь, Максим!
— Чего?
— А вдруг кто узнает про нас? О нашей любви, о наших свиданьях вот здесь?
— Этого быть не может, — говорил Загорелов.
— Ну, а вдруг? Вдруг? — твердила она с тоскою, готовая расплакаться.
— Этого быть не может, — повторял Загорелов самоуверенно и упрямо.
Постоянные удачи точно ослепили его, и он не хотел верить, что и его может постичь несчастие, незадача, катастрофа.
—
Он целовал ее и приходил к себе домой веселый и самоуверенный, как всегда, с беспечной улыбкой и звонким хохотом.
А Лидия Алексеевна, каждый раз, как ей нужно было войти в кабинет к мужу, мысленно крестила себя и шептала:
— Господи, защити меня, поганую! Господи, защити и укрой!
И она переступала каждый раз порог кабинета, как ступень эшафота. Каждый день приносил ей новые терзания, и часто Анфиса Аркадьевна заставала ее в слезах где-нибудь в скрытом местечке сада.
Как-то в одну из таких минут та спросила ее:
— Ты о чем, голуба? Скажи мне, может быть, и у тебя есть свой Лафре? Не бойся, я ведь тебя, голуба, не выдам, а научу. Ведь ему, — добавила она шепотом, — этому подлецу, моему родному братцу, так того и надо. Сам добивался этого, — ну, так и получай, рябая форма!
— Никого у меня нет, — отвечала ей Лидия Алексеевна печально.
И, поспешно утирая слезы, она думала о Загорелове:
«Никому я тебя не выдам, никогда и ни за что, а лучше уж сама на себе все перенесу!»
Мысль, что когда-нибудь ей придется увидеть этого человека избитого, искалеченного и изуродованного наемниками ее мужа, не давала ей покоя, сопровождала ее на прогулках, всюду, томила ее во сне, как тяжелый кошмар. Подавленная этой мыслью, она сама стала искать свидания с Жмуркиным, и однажды она встретила его по дороге между усадьбами. Он молча и почтительно поклонился ей, а она вдруг прошла на берег и стала глядеть на воды, вся обеспокоившись. Он понял, что она хочет с ним говорить, и остановился в той же позе в двух саженях от нее. Они оба производили впечатление людей, любующихся рекою.
— Послушайте! — заговорила Лидия Алексеевна после долгого молчания, не оборачиваясь к Жмуркину. — Вам меня слышно?
— Слышно-с.
— Послушайте: не думайте, что я хитрю и лукавлю с вами. Вы видите, как все это неожиданно вышло для меня? — Она говорила с мольбою в голосе, точно заискивая перед этим человеком.
— Вижу-с, — отвечал тот.
— Вы верите, что я в вашей власти, и мне не уйти никогда, никуда?
— Верю-с.
Они переговаривались все так же, не глядя друг на друга, оба бледные.
— Так вот, все будет так, как я сказала, — говорила Лидия Алексеевна, не отрывая глаз от сверкающей поверхности Студеной, и было видно, как вздрагивала ее рука, придерживавшая сбоку юбку. — Все будет так, — говорила она, — и вы верьте этому и не губите нас. Как только он куда-нибудь уедет, Максим Сергеич, — пояснила она чуть слышно и замолчала, точно будучи не в силах вытянуть из себя более ни единого звука.
Он словно понял это и сказал:
— Хорошо-с. Будем-с ждать! Вы меня ненавидите? — вдруг спросил он.
— Да, — отвечала она.
— Что же делать-с! — прошептал он. — Благодарим-с и на этом!
Его лицо выразило на минуту мучение, точно оттуда внезапно выглянул кто-то другой. А потом это лицо снова застыло в выражении холодной решительности.
— Что же делать-с, что же делать-с! — шептал он холодно. — И все-таки вам не уйти.
— Стыдно вам! — проговорила она и пошла, но уже не в усадьбу Загореловых, куда она было направлялась, а обратно домой.
Ей было бы тяжко увидеть сейчас Максима Сергеича. А вскоре и совершенно неожиданно ее осенила новая идея, точно указавшая ей путь спасения. Перед ней словно раскрыли дверь. Она сразу оживилась, воспрянула духом, повеселела, как ребенок, выпущенный на свет из темной комнаты, населенной всяческими ужасами.
«Неужели же я спасусь? — думала она в беспечной радости. — Неужели же? Неужели же? Господи, за что Ты так милостив ко мне, недостойной!»
В первое же свое свидание с Загореловым она спросила его:
— Максим, ты меня любишь?
— Люблю, — отвечал тот. — Разве же ты можешь сомневаться в этом? Конечно, люблю. Люблю, люблю! — повторил он весело.
— Я хочу попросить у тебя некоторой жертвы, — снова заговорила Лидия Алексеевна. — Способен ты ради меня на жертву? — Она придвинулась к нему, ласково перебирая крутые завитки его рыжих волос. — Способен ты ради меня на жертву? — повторяла она с выражением ласки во всей фигуре.