Солнышкин у динозавра
Шрифт:
— Я должен извиниться за не очень удачную шутку члена нашей команды, — продолжал он. — Видимо, на него повлияло переохлаждение...
Хапкинс с ещё большим удивлением и уважением посмотрел на Солнышкина, который старался защитить честь не такого уж невинного приятеля.
— Правда, из этих пяти миллионов я взял на некоторое время под личную ответственность сто тысяч для очень важного дела, — извинился Солнышкин.
— Да хоть все! — воскликнул Хапкинс. — Знаете, что вы делаете? — Он посмотрел на Солнышкина и почти прошептал: — Вы подвергаете
Но Солнышкин уже торопился к причалу.
А Хапкинс, посмотрев снова на чек, вдруг оглянулся и быстро побежал к той самой пальме, к которой теперь приближался его весёлый племянничек, четыре Джека и куча всяких корреспондентов.
ВЕРИ ГУД!
— Ну как там у вас, наверху? — спросил Бобби Хапкинс дядюшку Джона, который что-то засовывал за поясок.
— О’кей. Вери гуд! — отвечал дядюшка и вглядывался вдаль. Там на мягкой приятной волне дружелюбно покачивались два судна, соединённые шлангом.
«Даёшь!», потягивая горючее, пузатень- ко оседал, а «Джон Хапкинс» потихоньку вылезал из воды.
Внизу, у берега, на ките забавлялась детвора, молодые люди с кокосовыми орехами и напитками заглядывали в бунгало.
Борщика атаковали любопытные женщины, и приятные запахи от кастрюлек, баночек и сковородок приятно кружили Ханкинсу голову.
— И долго вы собираетесь там сидеть? — спросил племянник, которому не терпелось затолкать дядюшку для сохранности в льдину.
— А хоть всю жизнь! — вдруг весело захихикал дядя, наблюдая, как вслед за покачиванием пальмы бегают из стороны в сторону четыре Джека и вся толпа корреспондентов: влево-вправо, влево-вправо!
— Мистер Хапкинс! Я должен написать ваш портрет! — кричал известный художник-портретист.
— Садитесь напротив и пишите! — показывая на соседнюю макушку, рассмеялся Хапкинс. — Даже оригинально: Хапкинс на пальме! Хапкинс в льдине! Дороже заплатят! Правда, Бобби?
— Мистер Хапкинс, пора бы уже взяться за мемуары! — призывали снизу редакторы «Котяры» и «Пёсика».
— Какие?
— «Десять лет в айсберге»!
— Хм! Это, пожалуй, дело стоящее! — согласился Хапкинс. — Хотя для этого вам бы стоило самим поторчать внутри...
— Так спускайтесь! — пропустив мимо ушей колючее замечание, позвали они.
— А я могу диктовать сверху! — покачиваясь над островом, почти пропел старший Хапкинс.
Племянник надулся и порыжел ещё сильней.
— Ну хватит шутить, дядя! — сказал он серьёзным тоном. — Спустились бы, показали хотя людям бы, как вы сидели в айсберге. Люди представления не имеют.
— А вот так! — насмешливо крикнул сверху Хапкинс и обхватил ногами верхушку пальмы так, что его не стащили бы оттуда и десять взбесившихся псов!
Конечно, если бы племянник знал, что теперь хранится у дяди за поясом, четыре Джека стряхнули бы старого Хапкинса, как перезревший кокосовый орех.
Но
— Хе-хе! Вы, кажется, изменили интересам нашей фирмы!
И это, пожалуй, в какой-то степени было единственно верным. А спускаться Хапкинс не собирался и мог просидеть наверху хоть десять суток. Да и что такое десять дней на прекрасной пальме для человека, который просидел десять лет в антарктическом айсберге!
Но главное было не в этом. А в том, что в Хапкинса-старшего вселился свободный морской дух.
Откуда-то с берега раздавалась песня про весёлый морской ветер, цвели цветы, рядом пели птицы.
Мир был полон света и щедрости. Щедро катил волны океан, в котором играли дельфины. Щедро светило солнце. Щедро, совсем как Солнышкин чек'ом, размахивала листьями пальма. И никакие денежные операции и комбинации Хапкинса больше не волновали.
Он чувствовал себя, как самый настоящий вперёдсмотрящий, навстречу которому вдруг покатилась жизнь, вдыхал морской ветер и каждому весёлому попугаю от души кивал: «Гудмонинг!»
«Да, что-то с дядей произошло, десять лет не прошли для него даром», — думал внизу
Бобби, подсчитывая возможные потери от дядюшкиных глупостей, и четыре Джека, двигая мускулами, заглядывали ему в рот.
Но тут к нему подъюлил Джон, который служил для особых поручений, что-то прошептал на ухо и кивнул квадратной макушкой на хвост динозавра. Там из бунгало вывалился кто-то увешанный старым, мохнатым барахлом и хихикнул:
— Хе-хе! Что вы его упрашиваете?! Положите внизу пару горячих сарделек, и сам свалится как миленький.
Но тот, кто глотнул по-настоящему солёного морского ветра, не променял бы его ни на какие пухленькие сардельки.
И кроме того, дядюшка интересовал племянника теперь не больше скорлупы от треснувшего яйца, потому что, увешанный барахлом, навстречу ему топал пухлый цыплёночек с пятнадцатью миллионами в кармане!
Да и Хапкинс-старший с пальмы показывал корреспондентам:
— Вот он вам и даст интервью! Только не забудьте показать господину президенту чековую книжку!
КОЕ-КАКИЕ МАЛЕНЬКИЕ ПЕРЕГОВОРЫ
Понятно, что, увешанный барахлом, из- за бунгало выкатился артельщик, который решил начать выставку-распродажу антарктических сувениров. Он шёл под пальмами среди орхидей, лиан, бананов и выкрикивал совсем как когда-то на базаре Океанска загонявшая попугая спекулянтка:
— Шуба, в которой мистер Хапкинс отсидел десять лет во льдах Антарктиды! Миллион долларов!
— Штаны, которые сохранили его от ревматизма, радикулита, мордоболита! Миллион долларов! Шапочки, спасавшие от менингита наши драгоценные головы, — пятьсот тысяч! Унты — сто тысяч за штуку! А бумажки от жвачки и шкурки от антарктических сарделек — почти даром: десять тысяч за штуку!