Соломенное сердце

Алатова Тата

Но Поля дышала, и все-таки пришла в себя, и забилась в его руках, не в силах справиться с накрывшими ее чувствами — кажется, всеми сразу.

Руки дрожали, когда Даня не слишком ловко уронил ее на кровать, хотелось бы поаккуратнее, конечно, но как вышло. Она тут же подтянула ноги к груди, сжалась в комок и уткнулась лицом в подушку. Футболка на спине потемнела от пота, а волосы совсем растрепались.

Даня обессиленно сел рядом, уговаривая себя сделать хоть что-то полезное. Сходить вниз за едой, например, или затопить баню, или хотя бы раздобыть

чая.

— Попрошу у настоятельницы теплого молока с медом, — сказал он, — и, может, найдется что-то вроде булочки или пирога.

Поля подпрыгнула, схватила его за руку, ее глаза — темные, с огромными зрачками и совсем узкой полоской голубой радужки — наполнились тревогой.

— Не уходи, — попросила Поля. — Как ты вообще мог пойти со мной в этот огонь? Чем ты только думал! Почему я тебе разрешила? Почему ты позволил мне такое безумие? А если бы я умерла? А если бы ты? А если бы…

— Страшно теперь?

— Это страх? — она осеклась, нахмурилась, будто прислушиваясь к себе. — Какой он гадкий, у меня все трясется! Я так не нравлюсь себе сейчас. Мне вообще… противно быть такой нюней. Права была старуха — раньше было куда лучше.

— Ты привыкнешь, — пообещал Даня, сглотнув едкую вязкость. Так ему жалко было эту растерянную, несчастную Полю, что словами не передать. — Привыкнешь и к страху, и к другим переживаниям. Всегда то одно, то другое.

— Ладно, — Поля отважно выпустила его руку, — ты можешь сходить на кухню. Я точно смогу побыть одна несколько минут.

— Молодец какая, — похвалил ее Даня и отправился за молоком. А когда вернулся, то едва не расплескал все, потому что Поля поспешно снова вцепилась в него обеими руками.

Она была как новорожденный жеребенок, пугающийся громких звуков.

— Тише, тише, — Полю все еще потряхивало, и Даня помог ей с кружкой, — вот, смотри, плюшка с маком.

— Не разговаривай со мной как с буйной сумасшедшей, — немедленно обиделась она, снова залилась слезами, ужаснулась своей плаксивости и часто заморгала, пытаясь осушить глаза, нервно и раздраженно засмеялась и допила молоко, стукнувшись зубами о кружку.

— И не смотри на меня так, — велела она, взявшись за плюшку.

— Как?

— Как будто тебе хочется сбежать.

— Вообще не хочется.

— Разочарован, что я теперь такая?

— Вообще не разочарован.

— Тебе же нравилось мое спокойствие!

— Вообще не нравилось.

— Так зачем ты на мне женился?

— Ну все, хватит, — засмеялся Даня, — тебе надо поспать. Вот увидишь, на свежую голову мир покажется не таким уж и пугающим.

Поля замотала головой:

— Сперва мне надо помыться.

— Да, хорошо. Вода смоет все тревоги.

***

Баня монастыря уже остыла, но Даня не стал подбрасывать дров, ему не хотелось разводить огонь, чтобы не расстраивать Полю заново. Однако вода была еще горячей, и он набрал целую бадью.

— Почему ты так и топчешься в предбаннике? — удивился он.

— Мне надо раздеться перед тобой? —

тонким голосом спросила Поля.

— Ну я же уже видел тебя голышом.

— А теперь не смотри!

— Конечно, я буду на тебя смотреть, — заверил он, вернулся в предбанник, решительно стянул с Поли футболку, высвободил запутанные волосы. Она не сопротивлялась, зато краснела, ерзала и кусала губы.

Присев на корточки, Даня помог ей избавиться и от носков и штанов, а белье Поля скинула самостоятельно, повернувшись к нему спиной. Хмыкнув, Даня чмокнул ее в плечо:

— Так ты тоже очень красивая.

Она издала какое-то восклицание и юркнула в баню.

— Ты знаешь, что вассы способны на кое-какое целительство, а еще они могут уменьшить твои переживания? — спросил Даня, протягивая ей ковшик.

— Но ведь здесь нет никаких васс? — Поля на всякий случай заглянула в бадью.

— Здесь нет, но завтра ты можешь искупаться в какой-нибудь речке, а я подманю для тебя водных духов.

— Что, соскучился по своим мокрым девицам? — съязвила она.

— У меня уже есть одна мокрая девица — прямо перед моими глазами.

Поля фыркнула и начала намыливать голову.

***

Потом они целовались — в бане и предбаннике тоже, в монастырском огороде и на лестнице, и Полино так сердце взволнованно и суматошно билось, что Даня даже пытался притормозить, чтобы не вызвать новую волну рыданий или обморока какого-нибудь. Но Поля не дала ему увильнуть, опрокинула на кровать, склонилась над ним, окутав облаком еще влажных волос. Даня лежал смирно, позволив Поле самой решить, как и что с ним делать и делать ли вообще. Он переживал, что на нее свалилось слишком много сразу, и с непривычки это, наверное, тяжело и сложно, и, возможно, прямо сейчас милосерднее было бы просто дать ей отдохнуть, но Поля льнула к нему — Даня, кажется, ее успокаивал.

Ночь была наполнена самыми разными чувствами — острыми, почти режущими. Ночь была наполнена тягучей сладостью, отдающей горечью после всех мытарств и переживаний. Ночь была полна слез и суетливой возни, скорее нервной, чем чувственной. Но им обоим было нужно стравить пар, ощутить, что они есть, они здесь, они вместе — два потерянных ребенка, которые нашли друг друга и теперь сделают все, чтобы не потеряться в этом огромном мире заново.

***

Батюшка Леонид вызвался доехать с ними до Сытоглотки, куда нужно было доставить Федоровского.

И вот что интересно: еще накануне Поле и дела не было до его чокнутого бормотания, а сегодня оно раздражало до зубовного скрежета.

Зато хотелось остановиться возле каждой горы, чтобы рассмотреть ее как следует. Поле и прежде нравились пейзажи Верхогорья, но теперь они завораживали. И Даня — веселый, смешливый Даня, — который сидел так близко, что все время хотелось его потрогать. И Поля трогала — локоть или колено, волосы или плечо, и он улыбался ей открыто и светло, и от этого во рту становилось горячо.