Соломка и Зверь
Шрифт:
Ну да… А потом до конца жизни припоминала бы ему его жестокость, настойчивость и давление.
И снова тяжкий вздох. Да, вот такие мы женщины, даже когда понимаем, что не правы, исправиться почему-то не можем.
— Если не можешь заснуть, посиди со мной, — невозмутимо предложил Гнат. До этого момента Соломка была не в курсе, что зверь слышит, как она ворочается и вздыхает, хотя с его слухом это неудивительно.
Соломка молча встала и закутавшись в одеяло, пошла к дивану. Перед сном она не раздевалась, побоялась, что замерзнет,
— Тебе что-то мешает заснуть? — с участием спросил Гнат. Таким тоном, будто вовсе и не издевался, а ведь знал, что именно мешает!
Ну и ладно, решила Соломка, смотря, как быстро её зверь щёлкает кнопками и как плотно прилип к монитору ноута, как будто кроме ноута вокруг ничего не существует.
— Да, мешает. Мне не по себе от одной мысли — я не могу понять, как так быстро ты всё забыл. Всю свою ненависть. Ты был таким злым, таким настойчивым, таким правым в своих убеждениях… и просто взял да забыл? Думаю, так не бывает!
Он пожал плечами, будто никаких ужасных признаний не услышал.
— Не знаю. Так произошло и всё.
— И я этого не понимаю!
Медленно отодвинувшись от ноута, Гнат повернулся так, чтобы было видно лицо и заговорил:
— Мы, племя, не считаем нужным постоянно оглядываться назад и анализировать, что и зачем произошло. Я уже сделал вывод, не подлежащий пересмотру — я был глуп, вёл себя неверно, но смог это понять раньше, чем случилось что-нибудь плохое. Я не горжусь тем своим поведением, оно было неправильным, не приносило радости ни мне, ни тебе. Оно было откровенно глупым, потому что вело к саморазрушению. А я понял, что не хочу разрушаться и разрушать тебя, наоборот, я хочу созидать, строить что-то новое, вечное… С тобой. Теперь всё позади, не стоит тратить силы и нервы на страхи. Не бойся мне верить.
— А дети? Ты хочешь детей?
— Конечно.
— У них будут отцовские порченые гены! Ты тогда…
— Я помню. Слушай… Я много чего говорил сгоряча, пожалуйста, не нужно припоминать всё. Мне стыдно за себя. Прости.
— Это я далеко не всё припомнила, — буркнула Меланья.
— Насчёт наследственности — да, я сказал тогда… Это было подло. И ведь я знаю — у тебя гены Соринова, но ты другая. У наших детей будут твои и мои гены, и они вырастут такими, какими мы их вырастим. Наверное, я всегда буду жалеть о том своём поведении. Животном. Но это прошло, слышишь? И больше никогда не повторится.
— Я верю тебе! — горячо призналась Соломка. — Но все равно…
— Получается, проблема не в том, что я простил так быстро и легко, а в том, что ты не можешь простить? — теперь он отодвинулся, словно давал больше свободы. И эта еле видная понимающая улыбка в уголках губ — где следы Зверя? Этот человек, казалось, не умел повышать голоса на слабого и никогда не сказал бы грубость женщине.
Вот таким он был всегда, и впредь будет таким. Прошлое действительно в прошлом.
Она запыхтела, но призналась.
— Получается, в этом.
— Хорошо.
Она уже открыла рот, чтобы спорить, когда расслышала, что именно он сказал.
— Что?
— Как можно любить человека, который убил твоего отца?
— Ч-что? — уже куда неуверенней переспросила Соломка, не узнавая своего растерянного голоса.
— Каким бы ни был отец, он подарил тебе жизнь. Поэтому как можно?.. Это не дает мне покоя.
— Правда?
Меньше всего Соломка думала, что Зверя тоже могут терзать какие-то сомнения. Казалось, с этим-то они уже разобрались!
— Если бы я знал… до того, как это сделать, про тебя — никогда бы его не тронул. Но уже поздно, это случилось слишком давно. Но оставило след, который я не могу забыть. И ты не можешь.
Не можешь? А действительно… Меланья всегда считала, что отец получил по заслугам, пусть даже иногда от этой мысли больно. А смотря со стороны легко можно сказать — простить убийцу отца, каким бы тот ни был? Невозможно!
Горло сжалось и неясно, то ли от жалости к самой себе, то ли от жалости к нему. Или потому что они оба оказались в такой дурацкой ситуации.
А что остаётся? Рыдать? Нет, этого тоже нельзя.
— Никогда. Никогда я не думала, что отца убили незаслуженно!
— Но тогда ты не была лично знакома с убийцей, который ко всему прочему имеет в отношении тебя личные планы.
— Гнат! Поверь мне — никогда я не обвиняла тебя лично. Отец заслужил своё наказание, пусть дочери и неправильно такое говорить! Я не могу вас ни в чём винить!
— Надеюсь, ты сказала мне правду.
— Конечно.
— Ты хочешь, чтобы я тебе поверил?
— Конечно! — возмутилась Соломка.
— Я верю. Тогда и ты поверь — моё прощение тебе совсем не нужно.
— Почему?
— О каком прощении речь? Я изначально был неправ, когда говорил, что ты должна просить прощения. Это глупость. Ты ни в чём не виновата и ничего мне не должна. Мне не за что тебя прощать.
Соломка промолчала, потому что в горле встал ком.
— Милая…
— Я не могу об этом говорить. Мне нужно подумать! — скороговоркой произнесла Соломка и сделал то же самое, чем отличался прежде зверь — сбежала.
Он глубоко вздохнул и с трудом подавил разочарование.
— Ладно.
— Думаю, мне лучше лечь спать, — прошептала Меланья, ведь проще спрятаться, чем признаться, что не можешь понять, как правильно поступить. Голова пухнет. Вернее, как убрать из головы лишнее? Неужели возможно оставить в прошлом убийство и ненависть? Наверное, окружающие бы предали её анафеме за равнодушие к убийству отца. Наверное, они сказали бы — посмей только простить убийцу отца — и наше презрение вечно останется с тобой. Посмей только ослабить муки совести преступника, пусть даже он в своей мести сто раз прав. Только посмей!