Солона ты, земля!
Шрифт:
Операция по разгрому партизанской армии началась…
2
Случилось то, чего больше всего боялся Мамонтов, — 1-й и 7-й полки не подошли вовремя к Мельниково. Задержался 6-й Кулундинский, который должен был зайти со стороны Новичихи и ударить белогвардейским полкам в тыл. Поэтому наступление на Мельниково пришлось вести вместо шести полков трем при открытом левом фланге. Но и при этом Главком рассчитывал на успех. Однако произошло непредвиденное: 5-й Степной полк в самом начале наступления наскочил на засаду белых, оказавшуюся в тылу колонны, и побежал.
Опоздавший к месту боя из-за неразворотливости разведки полк Федора Коляды прибыл в Мельниково к утру. А еще ночью, до прихода своего полка, Федор Коляда с экскадроном партизан, двигавшимся в авангарде, разбил роту 43-го полка и стоявшие на льду Горького озера пулеметную команду, взвод связи и взвод прикрытия 46-го полка, захватил полторы сотни пленных, два пулемета и тридцать двуколок с патронами.
Утром выяснилось, что 43-й полк движется вслед за партизанскими полками на Малышев Лог, а 46-й устремился в образовавшийся между партизанскими полками разрыв на с. Селиверстово, угрожая обойти части, стоящие в Малышевом Логу. Поэтому Мамонтов, не задерживаясь, отошел к Солоновке, занял тремя полками оборону в ранее подготовленных окопах. Так образовалось три кольца вокруг партизанской столицы: первое из трех партизанских полков, второе из соединившихся 15 ноября флангами двух белогвардейских и третье из четырех партизанских полков — 1-го и 7-го с правого фланга и 4-го и 11-го со стороны Волчихи и Вострово.
Только что была налажена связь с Главкомом. Коляда отправил в Солоновку захваченные в Мельниково двуколки с патронами, а сам вместе с комиссаром, своим помощником Иваном Тищенко и Иваном Буйловым сел за разработку плана завтрашнего боя согласно полученной от Мамонтова диспозиции.
С рассветом полк должен ударить в правый фланг 43 — му белогвардейскому полку и смять его.
Весь вечер просидели они над картой, все до мелочей предусмотрели. И все-таки на душе у Федора не было спокойно: казалось, что придумать можно какой-то другой ход, что враг может разгадать их замысел.
Было уже далеко за полночь, когда Федор решил пойти посмотреть, как отдыхают партизаны, и заодно освежиться самому — на воздухе, да при ходьбе, всегда появляются хорошие мысли.
На дворе было не по-осеннему тепло. Мягкие, невесомые хлопья снега нежно опускались на лицо, щекоча кожу, и маленькими каплями воды стекали за воротник Кожанки. Тишина и задумчивый шорох сосен придавали ночи мирный, спокойный вид. И только костры, разведанные за оградой дома лесника, да множество подвод напоминали о боевой обстановке.
Коляда подошел к одному из костров. Здесь кружком сидели бородачи в зипунах, в полушубках. Разговор шел неторопливый, видимо, о доме — упоминались слова «пудовка овса», «целик», «оклунок». Федора узнали. Один из партизан, с широкой раздвоенной бородой, в смятой шапке с красным лоскутом ленточки, проворно поднялся.
— Садись, Федор Ефимович, до костра. Погутарим о житье-бытье.
Поднялись еще двое, остальные задвигались, пересаживаясь. Среди поднявшихся Коляда узнал старика Юдина, которому в гилевском бою добыл винтовку, узнал Ланина — того самого деда, который, как слышал Федор, в первом шелаболихинском бою середь бела дня
— Ну як, дид, живешь?
— Ничего, — ухмыляясь, он расправил усы. — Сказать, что с божьей помощью, так Данилов говорит Бога нет.
— Это Данилов так каже. А ты як думаешь?
— Да я что-то вроде и разницы-то не замечаю: с Богом жили так, и без него одинаково, даже, кажется, немножко получше без Бога-то.
Старики посмеивались в бороды.
— Садись, Федор Ефимович, вот здесь, с наветренной стороны, дыму нет.
— Ежели желаешь, картошкой печеной угостим. Небось не забыл, какая вкусная бывает картошка на пашне?
Федор вдруг почувствовал, что очень голоден, — кажется, с самого утра ничего не ел. Он присел на кавалерийское седло. Ножнами шашки стал выкатывать из углей обгорелую картофелину. Покатал ее по песку около ног. Взял. Она знакомо обожгла пальцы. Перекинул на ладонях, подул и разломил. Разломил, и на мгновение дух захватило. До чего же хорошо она пахнет! Он проглотил слюну, улыбнулся. Повеяло родным, давним: ночевками с конями в степи, сенокосом, суслонами. Он, обжигаясь, ел и улыбался. Молчали и скрытно в бороды улыбались, глядя на него, партизаны. Каждый из этих бородачей был вдвое старше Федора, каждому годился он в сыновья — ему было двадцать три года! — и каждый в эту минуту любил его, как сына, умного сына, ставшего большим человеком.
— Ты, должно, еще не ел сегодня? — спросил Леонтьич.
Федор по-мальчишески улыбнулся.
— Кажется, ел.
Юдин достал из котомки шматок сала, отрезал от него длинный в палец толщиной лоскут, положил его поверх всего шматка, приткнул ножом и все это протянул Федору.
— Ha-ко, закуси. Вчерась мы с дочкой из дому посылку получили. — И не без гордости добавил: — Дочка у меня — истинный воин, меня по храбрости за пояс заткнула.
Старики засмеялись.
— Это не так уж и мудрено…
Федор не спеша жевал и вприщур смотрел на стариков.
Они гладили бороды, ждали, когда он поест, — знали: недосыпает и недоедает их командир. Некому позаботиться о нем. На германской, бывало, у командира полка свой повар, два ординарца, адъютант. А этот все по-мужичьи, по-простецки — из общего котла.
— Как думаешь, Федор Ефимович, — спросил дед Ланин, — к весне разделаемся с Верховным?
— Обязательно разделаемся. Он, должно, уже зараз сматывает манатки из Омска.
— Хотя б скорей, — вздохнул сосед Ланина, — домой охота. Истосковались уж по дому-то…
Долго просидел Федор с мужиками. А когда с насеста в пригоне у лесника с сонной хрипотой загорланил петух, поднялся и пошел в глубь леса. Кое-где тлели угли потухающих костров. Завернувшись в зипуны и тулупы, под телегами, на телегах и просто под кустами спали партизаны. Федор думал о разговоре с бородачами. В настроении партизан уже чувствовалась резкая перемена. Вели в первый месяц восстания большинство не хотело уходить из своих дворов, как говорил тогда Матвей Субачев, «одной рукой стреляет, а другой — за бабу дер- жится», ограничивались лишь самоохраной сел, то сейчас меньше как об освобождении всей губернии не вели и речи. Сами каратели озлобили против себя население. Понял мужик и то, что он является тоже большой силой, и уже убедился на опыте, что может успешно бить регулярные войска.