Солона ты, земля!
Шрифт:
Буйлов мгновенно сбросил улыбку.
— Так точно, готов.
— Подавай команду трогать.
Вышли в ограду. Было уже совсем светло. Подошел Данилов.
— Ты зря, Федор, не спал сегодня ночью, — День будет трудным, а ты с такой тяжелой головой.
— Пошто ты решил, Аркадий Николаевич, шо у мэнэ тяжелая голова? Мабудь, вона за эту ночь, наоборот, просветлела…
3
Большаков дрался храбро. Командир полка, раненный вчера шальной пулей в руку, ускакал в ночь с эскадроном охраны на станцию. Полк был полностью оставлен поэтому на него. Полторы тысячи человек, два орудия и около сорока пулеметов! Таким количеством он еще никогда не командовал.
Весь день 15-го ноября был тяжелым. На рассвете в правый фланг полка ударил подошедший со стороны Долгово 7-й полк «Красных орлов». Его узнал Большаков в бинокль по командиру, шедшему в атаку впереди на пегом коне — всадник, знакомый по многим боям. Узнал он и своего шурина Ивана Буйлова, скакавшего на левом фланге. Партизанам удалось потеснить правый фланг 43-го полка. Но Василий Андреевич приказал повернуть все орудия и пулеметы против наступавших и открыть огонь. Атака была отбита.
Затем командовавший операцией генерал Степняк приказал обоим полкам идти в атаку. После короткой интенсивной артподготовки полки под прикрытием пятидесяти пулеметов по всему фронту, подковой охватывавшему Солоновку, пошли в наступление. Но атака не дала желаемых результатов. В самый кульминационный момент Большаков вынужден был часть пулеметов и правофланговый батальон повернуть против возобновивших наступление партизан 7-го полка. Тут же донесли Василию Андреевичу, что и 46-й полк повернул орудия и пулеметы на свой левый фланг, откуда повели наступление два партизанских полка (как он после узнал —4-й и 11-й). Пущенная в обход села кавалерия была встречена неисчислимой массой партизанской конницы, скакавшей по степи на разномастных лошадях с гиком и свистом. Кавалерия вынуждена была повернуть обратно и укрыться в бору.
Большаков чувствовал, что три полка, державшие оборону в Солоновке, выдыхаются. По спадшей активности стрельбы он догадывался, что у них на исходе патроны.
Еще одно усилие — и они будут смяты. Солоновка будет взята. Но в это время (как доложили Большакову) 6-й Кулундинский полк, громивший в Новичихе и Малышевом Логу тылы 43-го и 46-го полков, прорвал фронт и с большими трофеями вошел в Солоновку.
К вечеру теплый снегопад сменился морозом. Оба полка, лишившиеся в Мельникове и Малышевом Логу теплого обмундирования, остались в летнем. Солдаты дрожали от холода. К вечеру 7-й полк снова пошел в атаку. Эскадроны вел сам Коляда. В сумерках Большаков в бинокль отчетливо видел его пегую лошадь, далеко вырвавшуюся вперед. Он оттолкнул пулеметчика, повел огонь сам, целил по Коляде. Очередь… вторая… третья… Стиснув зубы, он пристреливался. Еще одна очередь — конь упал. Коляда вскочил и, размахивая шашкой, продолжал бежать вперед. Видно было, как поблескивала на нем кожанка. К нему подскакал ординарец с запасным конем. Коляда вскочил в седло. Лава конников, ни на секунду не останавливаясь, мчалась дальше. Коляда снова вырвался вперед. Он уже близко.
— Пулеметы! — закричал Большаков. — Огонь!
Бившие до этого короткими очередями, пулеметы ударили взахлеб. Лава смешалась, начали падать кони, люди. Большаков хладнокровно навел пулемет на оторвавшегося от эскадрона всадника, резанул. Конь на полном скаку грохнулся о землю. Сбившиеся было в кучу конники, увидев упавшего командира, начали нахлестывать лошадей, но пулеметы выкашивали всадников ряд за рядом, как траву. Нескольким из них все-таки удалось проскочить пристрелянную черту, но Большаков меткими очередями поснимал их всех.
— Не подпускать к нему никого! — кричал он пулеметчикам, большинство которых заменили
Конная лава, неся небывалые потери, откатилась. Но из-за спин конников поднялась пехота.
— Передать по цепи: артиллерии открыть огонь, снарядов не жалеть! — приказал Большаков.
Загудела земля. Стало быстро темнеть. Теперь Большаков уже с трудом различал около мертвой лошади лежавшего Человека — жив или мертв? Но вот тот поднял руку, опустил ее. Потом сам приподнялся на локтях и снова упал.
— Жив… — проговорил сквозь зубы Большаков.
Партизанская атака захлебнулась. Большаков громко спросил:
— Добровольцы есть достать командира партизанского полка?
Сидевшие рядом в траншее поручик Семенов и унтер Карпенко понимающе переглянулись. Семенов незаметно кивнул головой.
— Дозвольте мне, господин подполковник, — сказал Карпенко.
Большаков, пробиравшийся по траншее, остановился, посмотрел на унтера, потом на Семенова.
— Нет, ты не пойдешь! — и стал пробираться дальше.
— Догадлив, сука, — вполголоса сказал Карпенко.
Через минуту от окопов отделился и пополз человек.
— Кто это выискался такой? — спросил, приподнимаясь, Карпенко. — Какой-то новенький.
Семенов присмотрелся.
— Это с Большаковым в пополнение пришел, из его отряда, Хворостов.
— Дай-ка я его под шумок стебану в затылок.
— Погоди, пусть дальше отползет…
— Прекратить огонь! — раздалась команда Большакова.
Он лежал недалеко от Семенова и наблюдал за ползущим. Следили и все солдаты за ним. Вот он скрылся в ложбинке, через минуту бесформенное в сумраке темное пятно выползло снова и медленно продвигалось к убитой лошади. В тени лошадиного трупа человека не видно было. Кирюха подполз совсем близко. И вдруг со стороны недвижной лошади брызнула красная огненная вспышка, вслед за ней — щелчок револьверного выстрела. Кирюха дико вскрикнул и замер.
— Ах он, сволочь!.. — Большаков вскочил. — Подпоручик Ширпак! Вышлите свой взвод!
— Есть выслать взвод! — И тихо, дрогнувшим голосом спросил: — Самому тоже идти?
— Сами можете не ходить.
В это время партизаны открыли сильный ружейный и пулеметный огонь.
— Не иначе, как прикрывают своих лазутчиков, — сказал Большаков Зырянову и пустил вверх осветительную ракету. От окопов партизан ползла большая группа. — Открыть огонь! — скомандовал он и пустил ракету.
При ее свете он заметил, как раненый Коляда медленно, на руках стаскивал свое парализованное тело в ложбинку. Ракет на всю ночь не хватит, поэтому Большаков одной из них поджег стоявший в стороне стог сена.
Стало светло. Отчетливо видно ползущих с той и другой стороны.
Стрельба не прекращалась всю ночь, вода в пулеметах закипала. Несколько раз солдаты подползали почти вплотную к выемке, где лежал Коляда, но взять его не могли. К утру остатки взвода вернулись в свои окопы.
Измученные холодом, полуголодные солдаты утром с великой неохотой пошли в наступление. Два часа поднимали их офицеры, и только после того, как капитан Зырянов застрелил одного из солдат, наотрез отказавшегося вылезать из окопа, полк пошел. Но атака была вялой. Партизаны отбили ее без особого труда. Мороз не убавился и с наступлением дня. Солдаты дрожали и уже не про себя, а в открытую ругались и в следующую атаку не пошли.
Взбешенный Большаков бегал по траншеям и грозил наганом. Налетал на Карпенко.
— Почему твое отделение не поднимается?
— Не хотят, ваше высокоблагородие.
— Как так не хотят?
— Спросите их.
— Я вот спрошу! Как стоишь?! Как разговариваешь?! Сволочь. Пристрелю, как собаку! — Он судорожно полез в кобуру.
Карпенко злобно прищурил глаза, не спеша вынул из-за пояса бутылочную гранату.
— Я тебе «пристрелю»! — сквозь стиснутые зубы процедил он. — Я вот как ахну сейчас под ноги, так от твоего благородия ош-шметки полетят!