Солона ты, земля!
Шрифт:
Виноват ли Сергей? Она его не винила…
Ругала себя за свою самоуверенность, за деревенскую простодушность и наивность, клялась, что с весны обязательно уедет в Барнаул или даже сюда, в Новосибирск, поступать на учительские курсы — хватит прозябать в лаборантках, хватит быть первой в Петуховке и пугалом в городе.
Катя уехала в Петуховку с тревогой за их любовь, но с твердым убеждением не отставать от Сергея, стать ему не только женой, с которой не стыдно пойти в театр, но и товарищем по работе, быть другом.
Этого
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
1
Зима 1936/37 года была на редкость снежной и метельной. Бураны свирепствовали по неделям. Улицы переносило огромными, чуть ли не вровень с крышами домов сугробами. Позаносило пригоны. В иных подветренных дворах утрами хозяева не могли выйти на улицу — ждали, когда их откопают соседи. Старики говорили:
— Эвон, сколько снегу-то навалило! Быть урожаю.
Другие уверяли:
— К беде лютует непогодь-то. Не миновать потопу али еще какого бедствия.
— Ни с того ни с сего этакая господня кара не бывает…
Но беда приближалась ко многим домам не от непогоды и потопа.
В эту ночь тоже бушевала метель. В доме директора школы Сахарова оторвало ставню и хлопало ею до утра. Было жутко. Тоскливо завывало в трубе, жалобно стонали и скрипели под ударами ветра сени. Напуганная Аля проснулась и позвала к себе в постель мать. Не спал и Александр Петрович. У него были свои думы, мрачные, под стать погоде. Завтра вечером на заседании бюро райкома будут разбирать их давнишние разногласия с завучем. На этот раз Александр Петрович обдумал все, что он скажет. Он, конечно, убедит членов бюро в своей правоте. Но все равно спокойствия на душе не было. Может быть, потому, что это впервые — заседание, на котором будут обсуждать его дело, а может, потому, что не выходила из головы угроза секретаря райкома, брошенная им вгорячах, угроза отнять партбилет.
К утру метель стихла, выглянуло солнце. Вздремнувший, на заре Александр Петрович поднялся освеженным. День прошел в обычных школьных хлопотах. К вечеру опять задула поземка. Александр Петрович стал собираться в райком.
Он думал, что пригласят на бюро и завуча. Но в приемной секретаря Позднякова не оказалось. Тут сидели председатели колхозов, курили махорку, вполголоса разговаривали о хозяйственных делах.
Сахарова пригласили в кабинет первым после вопроса о приеме в партию. Александр Петрович был спокоен. Он обстоятельно рассказал членам бюро о той нервозности, которую внес в работу коллектива учителей новый завуч,
о том, что Поздняков — человек, далекий от педагогики, что он не имеет даже элементарного понятия о детской психологии и хочет превратить школу в солдатскую казарму.
— Вот на этой почве у нас с ним и возникли разногласия.
— Вы не о Позднякове говорите, вы лучше о себе расскажите, — потребовал Переверзев. —
— Такого случая не было.
— Как же не было, если двадцатого ноября вы, будучи на уроке у учительницы Пивоваровой, приказали ей поставить оценку «хорошо» ученику Киселеву за явно неправильный ответ?!
— Этот случай был. Только я рекомендовал поставить оценку не «хорошо», а «удовлетворительно», — поправил Александр Петрович. — Дело вот в чем. Ответ семиклассника Киселева, хотя и не соответствовал требованию учебной программы, но он был по-своему оригинален и был плодом чисто детской сообразительности. И вот за эту сообразительность, за смышленность мальчика я и рекомендовал учительнице поставить удовлетворительную оценку. Я считаю недопустимым буквоедство и формализм в работе с детьми…
— Видали каков! — воскликнул насмешливо Переверзев. — Он считает буквоедством утвержденную Наркомпросом учебную программу! Да кто вам дал право пороть отсебятину?!
— Это не отсебятина, — спокойно возразил Александр Петрович. — Моя рекомендация ни в какой степени не идет вразрез с требованиями учебной программы, а наоборот. Когда я разговаривал об этом с Аркадием Николаевичем, то он…
Переверзева взорвало:
— Опять Аркадий Николаевич! Что вы мне тычете этого Аркадия Николаевича?
— Данилов педагог по образованию, — пояснил Александр Петрович.
— Царская семинария с законом божьим!. вы считаете педагогическим образованием? — закричал Переверзев.
«А у него у самого с русским языком не все в порядке», — машинально отметил Александр Петрович. Попросил:
— Вы позвольте мне развить свою мысль до конца. В прошлый раз мне не удалось это сделать.
— Развивайте, — нехотя бросил Переверзев. — Только имейте в виду, вы никого тут не сагитируете.
Александр Петрович, изо всех сил сдерживаясь, боясь и на этот раз распылиться на мелочи и потерять основную мысль, кивнул.
— Дело вот в чем, товарищи, — начал он. — У нас зачастую неправильно понимают воспитательный процесс. Ради показного, ради процентов, ради всего этого мелочного сегодняшнего забывают о главном, забывают о том, кого мы призваны воспитывать.
— Ну-ну, давайте, разъясните нам, кого мы призваны воспитывать, — разваливаясь в кресле, улыбнулся Переверзев.
— У нас зачастую поднимают неимоверный шум, — продолжал Александр Петрович, не обращая внимания на реплику, — по поводу любого факта. Нарушил ребенок дисциплину в школе или получил «неуд», об этом начинают говорить везде — и на педсовете, и на ученических собраниях, и на родительских. В конце концов об успеваемости и дисциплине говорят на партийных собраниях, на учительских конференциях и даже на бюро райкома.
Переверзев подобрал под кресло ноги, оперся ладонями на подлокотники.