Солона ты, земля!
Шрифт:
Когда меня привезли в госпиталь, у меня было много потеряно крови. Мне влили. Потом я спросил, чья это кровь, и мне дали адрес девушки из Тулы, Нины Коровиной. Когда я немного поправился, напиcaл ей письмо. Поблагодарил за кровь, за спасение моей жизни. Она ответила. Так у нас с ней завязалась переписка. Она студентка пединститута, девчонка умная, судя по письмам. Письма и она, и я пишем длинные — как-то мы сошлись характерами. Мне интересно читать ее, а ей, наверное, мои. Может, поэтому я и стал реже заглядывать в этот дневник —
13. VI.43 г.
Сегодня получил письмо от Али Сахаровой и Наташи Обуховой. Страшная весть — убит Валька Мурашкин. Не верю! Пять раз перечитал письмо и все-таки не могу представить. Они, оказывается, с Юрой Колыгиным воевали вместе. Юра и похоронил его. А я вот Тимку не похоронил. Сейчас даже не знаю, где его могила.
Какой я был наивный, когда мечтал о встрече после войны всех ребят. Ох, и дурак же был! О войне думал как об увеселительной прогулке — съездим, наберемся приключений и потом сядем за стол и будем рассказывать друг другу. Это же надо быть таким наивным!
Нина прислала свою фотокарточку. Я представлял ее совсем другой, а она не такая, какой я ее представлял — косички, белый воротничок. Теперь надо привыкать к новой Нине. Интересно, как она представляет мою внешность? Надо будет в следующем письме спросить. Карточки у меня нет, послать нечего. Придется свою внешность описывать.
28 июля 1943 г.
Вот и снова я в госпитале — ранило под Курском. Лежу в Туле. Вчера приходила Нина. Теперь это уже третья Нина. Она не похожа ни на фото, которое мне прислала, ни на созданный моим воображением портрет.
Я попросил сестру позвонить в пединститут и разыскать ее. Вот она и пришла. Когда вошла в палату, я, конечно, и не подумал, что это она. Сидела она возле моей кровати и разговаривала.
16 августа
Нина ходит ко мне чуть ли не каждый день. Хоть на несколько минут, но забежит обязательно. И все-таки Нина такая, какой я ее воображал давно, по одним лишь письмам. Говорим обо всем, о чем только можно. Давно, с самой школы я не был таким счастливым, как в эти дни. Порой мне кажется, что я снова дома, снова со своими друзьями — так хорошо бывает, когда приходит Нина.
Бок мой начинает подживать. Я уже помаленьку хожу. Теперь мы выходим в садик и сидим, подолгу сидим.
В нашем коридоре находится офицерская палата. И когда Нина приходит ко мне (пединститут шефствует над нашим госпиталем, поэтому ее пускают в любое время), то один лейтенант с усиками всегда смотрит на нее пристальным, масленым взглядом. Мой сосед по койке Иван Савин говорит: ты дай ему по морде. А я спрашиваю: за что? Пусть, говорит, не смотрит так. Иван — разведчик, вся грудь у него в орденах и медалях. Он ранен в ногу под Курском.
17 августа 1943 г.
Вот новость так новость! Сегодня Иван Савин получил письмо от своих ребят и от своего командира. Прочитал нам. И я ахнул. Командиром роты у них Юра Колыгин. Вот это
Тотчас же я написал Юре письмо.
19 августа
Сегодня Иван Савин достал мне обмундирование (он все может достать — вот это настоящий солдат!), и я уходил в самоволку. Сам бы я, конечно, не рискнул. Иван чуть ли не в шею вытолкал. Мы с Ниной сходили в кино на дневной сеанс, потом она меня затащила к себе домой. У нее две сестренки и мать. Отец тоже на фронте. Мать встретила меня очень приветливо. Как ни отказывался я, все-таки усадила за стол. Поел я немножко, только для вида — знаю, что семья на пайке сидит, впроголодь.
Вечером Нина пошла меня проводить до госпиталя. Уже было совсем темно, когда мы подошли к нашему саду. Мы болтали обо всем — о виденном сегодня кино, о том, что скоро, наверное, кончится война. И вдруг Нина нечаянно прислонилась ко мне. У меня сразу замерло все — и было такое ощущение, что тело будто загорелось все. Я посмотрел на Нину — она смотрела на меня, смотрела как-то не так, как всегда. Получилось, что я ее поцеловал. Потом мы стояли и целовались долго, чуть ли не до полночи.
Потом я провожал ее до дому — тоже целовались.
В палату я пробрался через окно. Спать не хочется. Вышел в коридор, где горит лампочка, и вот сижу, пишу. На душе хорошо.
7 ноября 1943 г.
И вот снова почти три месяца не писал. Я обратил внимание, что когда мне тяжело, я регулярно обращаюсь к своему дневнику, делюсь с ним своими думами, а когда легко, я забываю о нем. Это несправедливо. Но, видимо, так уж устроен человек.
Только сейчас я начал понимать, почему в тыловых частях такие тяжелые условия, почему нас гоняли и по-пластунски и перебежками и кормили одной бурдой. Если создать курорт в тылу, то не так будешь рваться на фронт.
Это во-первых. А во-вторых, старая суворовская истина: тяжело в ученье — легко в бою. Если бы, например, меня в прошлом году из дому бы отправили на фронт, то я наверняка бы от первых же выстрелов струсил и побежал бы. А то в первом бою у меня даже и мысли такой не появилось. А сейчас вот в госпитале я пожил вольготно да еще Нина тут, и — так не хотелось ехать на фронт! Душа размякла, разнежилась. Все время думаю только о Нине. Ой, какие счастливые были эти два с половиной месяца — самые счастливые в жизни. А сейчас остались только воспоминания. Нина теперь — самое дорогое, что…