Солона ты, земля!
Шрифт:
Рывок. И немца как не бывало. Мотоцикл же, даже не вильнув, прокатился по прямой несколько метров, врезался в кусты и упал, продолжая трещать.
Немец очухался только в лесу, вдали от дороги — его облили ледяной родниковой водой, дали понюхать нашатырного спирта. Из кармана куртки был извлечен пакет на имя командира отдельного полка «СС» обер-штурмбанфюрера Хитцингера с приказом любой ценой — вплоть до массовых расстрелов — задержать отступление венгерской дивизии, вчера перешедшей через государственную границу. Дивизия должна занять оборону на Тиссе и стоять насмерть.
Юрий спросил:
— Где расположен эсэсовский полк Хитцингера? — И протянул ему планшетку
Немец долго старательно лазил пальцем по коричневым зигзагам дорог и голубой вилюжине Тиссы, наконец, ткнул в излучину западнее станции Кишварда, у самой границы с Чехословакией.
— Точно?
— Я, я, — поспешно прижал руки к груди немец. Большего — как ни бился переводчик — узнать не удалось…
Старший лейтенант Колыгин лежал под деревом на разостланной бурке, жадно курил, не спуская глаз с точки, указанной немцем, — обстановка немного проясняется. Если шугануть отсюда этот эсэсовский полк, то венгры, конечно, покатятся дальше без задержки. Но чтобы передать об этом штабу, надо все-таки быть точно, уверенным, что полк стоит именно там, где указал немец.
— Нужен контрольный! — И желательно оттуда, из этого эсэсовского полка.
Лейтенант, командир взвода, молодой донской казак, недавно кончивший военное училище и смотревший на своего ротного, как на личность легендарную, согласно кивнул, молча поднялся, взял с собой четверых разведчиков и ушел с ними в сторону тракта…
Савин лежал под кустом, закинув за голову руки, сквозь густую листву смотрел в маленький клочок неба.
Старший лейтенант, когда война кончится? — спросил он неожиданно. Юрий оторвался от карты, удивленно посмотрел на Савина. — Понимаешь, так воевать неохота стало! Смотри: птички поют, весна кругом, девчата где-то вянут без нас, а тут на самый последок возьмут да и убьют. Уж сдавался бы Гитлер скорее, что ли…
Подошел помкомвзвода, присел на корточки.
— Товарищ старший лейтенант, что делать с этим типом? Опять таскать за собой, пока не сбежит?
Юрий, не поднимая головы, махнул рукой.
— В расход…
Помкомвзвода поднялся, пошел. Иван Савин, не шевелясь, проводил сержанта глазами.
Иван по-прежнему не занимал никакой командной должности в разведроте, носил солдатские погоны, но был на привилегированном положении. Как ветеран-разведчик, он запросто заходил к начальнику разведотдела дивизии, говорил ему, не стесняясь, то, что считал нужным, и вообще делал все, что хотел. Он знал, что командование дивизии оформило документы на присвоение ему звания Героя Советского Союза. Дня три ходил гоголем, а потом опять стал самим собой. Каждому новому ордену — а у него их уже около десятка — он радовался, как ребенок, навешивал на грудь, чистил мелом, чтобы блестел, а потом вдруг охладевал, складывал в пустой подсумок и передавал на хранение старшине вместе со всеми документами. Казалось, он больше радовался красивому, с блеском взятому «языку», чем награде за него. Его увлекал сам процесс охоты за немцами. Тридцать четыре «языка» было на его счету. Сегодняшний — тридцать пятый. И вот Иван даже не обернулся, не посмотрел, кто повел его «крестника» в кусты и как тот себя чувствует — так и лежал, мечтательно прищурившись в небо. Посвистел, подражая синичке. И вдруг рывком сел, обняв, колени. Юрий с беспокойством посмотрел на своего дружка — что-то было в нем сегодня необычное.
— Вот и еще одного человека не стало… Махнул ты рукой, сказал всего лишь одно слово: «В расход» — и понеслась душа в рай.
Юрий отшутился:
— Не одно слово, а два…
— Все равно. Два или одно — разница не велика… Я вот говорю, хоть он
Юрий растерялся.
— Ты чего это сегодня расфилософствовался?
Иван смотрел на своего ротного грустно.
— Не иначе, Иван, тебя убьют сегодня. Сердце у тебя чует, — подал голос кто-то из разведчиков.
— Типун тебе на язык! — огрызнулся Савин. — Не сердце чует, а вот эти стервецы-птички всякие поют здесь, как будто мирное время. Вот и разбередили душу. — Иван привалился к стволу дерева, продолжал — Домой захотелось, и вообще захотелось лежать, ни о чем не думать и смотреть в небо. И так долго, долго лежать и не думать, наслаждаться! А насчет сердца — это ты зря, оно у меня на всякую дрянь не реагирует. Воевать неохота — это правильно. Но четырех «языков» еще возьму — чтоб тридцать девять было. Сорокового брать не буду…
— Это почему же?
— У меня дед был первейшим медвежатником. Так вот среди медвежатников поверье есть: сороковой медведь — роковой медведь.
— Немец — это не медведь.
— Все одно — зверь. Все одно уничтожать надо…
В полдень на шоссе вдруг началась стрельба.
— Помкомвзвода! Бери десяток человек и — бегом туда! — приказал Колыгин. — Остальным — приготовить коней!
Прибежал разведчик, доложил: подбили легковую машину, не успели вытащить барахтающегося в ней офицера, как показался бронетранспортер с солдатами — видимо, патрулировали дорогу — завязался бой.
— Кольку Виноградова наповал убило. Лейтенанта слегка царапнуло в голову! — сообщил он.
— Сейчас же бегом обратно — приказ: немедленно всем отходить!
Кони, слыша приближающуюся стрельбу, прядали ушами, беспокойно переступали.
Вскоре появились разведчики. Они несли троих убитых и двоих раненых. Лейтенант — замыкал. Над головами уже щелкали пули.
Не мешкая, тронулись. Савин отходил последним. Оглядел, место привала — не обронили ли какой бумажки или чего либо еще — тронул коня.
Скакали долго, петляя по лесу. Наконец выехали к берегу. Река Уж.
— Давайте здесь похороним ребят, — слезая с коня, сказал Юрий. — На этом вот взгорочке.
Застучали лопаты. Разведчики копали попеременке, быстро.
Юрий достал из пистолета три патрона, зубами выкрутил к из них пули, вытряхнул порох, а вместо него вложил записки: «Николай Виноградов, 1925 г. разведчик. Погиб 21 мая 1944 года», Михаил Варавский, 1920 г. разведчик…» и Иван Самшин, 1923 года». Потом вставил в гильзы пули, только теперь уже заостренным концом внутрь. Положил в карманы гимнастерок погибших. Тела опустили в могилу, прикрыли плащ-палаткой, по русскому обычаю бросили по горсти земли.
— Прощайте, друзья… — тихо сказал Юрий. — Мы не забудем вас… Хорошие вы были разведчики…
Ребята стояли молча над раскрытой могилой. Может быть, думали о том, что у этих троих есть матери, которые в пеленки их кутали, от насморка лечили, кашей кормили, ждали с войны и для которых теперь уже уготованы слезы до конца дней. Может, вспоминали, как вместе не раз лазили за «языком», пили из одной каски, ели одной ложкой. Может думали и о том, где настигнет их смерть, где им суждено лежать и суждено ли быть вот так заботливо захороненными — на войне всякое бывает…