Солона ты, земля!
Шрифт:
И задумался отец Евгений в первый день восстания в селе. А на вторые сутки после таких размышлений пошел к Данилову. Вернувшись, вывел из конюшни трех лучших коней и повел на площадь, передал в руки председателю Совета Петру Дочкину.
К удивлению военного совета, к вечеру у бывшей земской управы стояло больше сотни лошадей.
5
Вторые сутки Лариса ждала Аркадия. Казалось, уж теперь-то ничто не могло помешать ему прийти: не надо дожидаться ночи и пробираться тайком, не надо сидеть при занавешенных окнах и прислушиваться к каждому шороху. А он все-таки
Нельзя, гражданка, — строго сказал часовой, — Аркадий Николаевич важные дела решают…
Вечером он забежал. Со времени восстания ни один вольной не пришел в амбулаторию, будто совсем исчезли болезни, поэтому Ларисе делать было нечего. Только, Перед Аркадием пришел на перевязку Милославский. Он сидел на табурете без рубашки, искрещенный белоснежными Лентами бинтов. После той ночи у Боркова они встретились впервые. Данилов не мог припомнить, был ли Милославский на площади. Может, и был, разве в такой массе людей всех заметишь!
Лариса заканчивала перевязку.
— Посмотри, Аркаша, что делают в тюрьмах.
При виде изуродованной страшными красными рубцами спины у Данилова пробежали мурашки.
— Долго у вас не заживает.
Такие раны, товарищ Данилов, не заживают всю жизнь — ответил Милославский, натягивая рубашку.
— Только беспощадная месть может залечить их. Этому я посвящаю свою жизнь… Мне кажется, товарищ Данилов, вам сейчас надо ударить на Камень. Разгромить там гнездо, а потом на Барнаул. Надо нападать первыми, а не ждать.
Пока сидели молча — был человек как человек, вызывал даже какое-то участие к себе, к своим ранам. А раскрыл рот, заговорил — и все пропало, в душе шевельнулась досада и что-то наподобие неприязни. Аркадию не понравился этот неуместный разговор о стратегических планах восстания здесь, в амбулатории. Парень он вроде не глупый, а самого обыкновенного такта не имеет. И в тоже время Аркадий чувствовал, что не в этом разговоре суть, что здесь что-то другое, какая-то другая причина. С первой встречи не понравился Данилову Милославский. Не нравились его многословие и легкость, с которой тот говорил о своих чувствах: о ненависти к «опричникам Колчака», как он выражался, о любви к Советской власти, к рабочему человеку и крестьянину. Непривычно это было для Аркадия. До сих пор он общался с людьми, мало разговаривающими о своих личных чувствах, не выпячивающими свои переживания напоказ. Те люди были понятны ему. Он был из них. А этот слишком театрален. Впрочем, рассуждал Аркадий, не все же должны быть одинаковыми. Нельзя же словоохотливость и даже театральность ставить ему в вину…
— Ну как у вас идут дела? — спросил Данилов как можно более участливым тоном, хотя положение знал не хуже Милославского.
— Хорошо идут дела. Если к ночи каратели не нагрянут, — а теперь уже очевидно, что не нагрянут, — то утром мы их встретим во всеоружии.
Лариса нетерпеливо смотрела на Аркадия — пришел на минутку, и то не может без своих расспросов о делах!
Милославский понял, что он тут лишний, распрощался и ушел. Лариса сразу
— До чего же… Аркаша! Милый… — И вдруг заплакала.
Аркадий оторопел. Встал.
— Ты чего?.. Чего? Ну?
— Боюсь, Аркаша… Я всего сейчас боюсь… Понимаешь, не верю уже… Вот, кажется, что-то должно сейчас случиться. Даже страшно бывает по ночам. Вот придут, перебьют вас всех, тебя… п-повесят, как дядю Кузьму… Не могу я так, Аркаша… И одна. Все время одна. Всякие мысли лезут.
Аркадий гладил ее по голове, как ребенка.
— Успокойся, успокойся, — повторял он тихо. — Не так-то легко нас перебить. Мы ведь тоже готовимся. А ты просто устала. Нервы у тебя слабенькие. Успокойся. — Он не знал, что говорить, как утешить ее, потому что у самого душа сжималась перед первым боем. Вполне может случиться и такое: ударят каратели, и побежит его «войско». Большинство же необстрелянных.
По крыльцу загромыхали сапоги. Аркадий опустил Ларису на стул, повернулся к двери. Вбежал запыхавшийся, взлохмаченный партизан без картуза:
— Докторша, докторша, скорее… Товарищ Данилов! Часовому голову проломили, ящик с казной украли!..
ГЛАВА ВТОРАЯ
1
Ширпак прискакал в Камень на храпящих лошадях. Побелевший как стена, он влетел в кабинет начальника контрразведки. Зырянов с первого взгляда понял все. Вытаращенными глазами уставился на Ширпака.
— Бунт?!
Пять минут назад из Барнаула по телеграфу сообщили о восстании в Зимино и Павловске. Предупредили, чтобы Зырянов и командир отряда особого назначения Большаков приняли все меры к предотвращению возможности подобных мятежей в своем уезде. И вот тебе на!.. Он боялся, как бы не восстали в самом Камне, все эти дни сидел как на пороховом погребе.
Тут же Зырянов позвонил по телефону Большакову и попросил его приехать.
До самого прихода Большакова Зырянов молчал и ходил по кабинету.
Большаков пошел стремительно, без стука в дверь.
Что случилось?
Вот, полюбуйся, — указал Зырянов на Ширпака.
— Похозяльничали в Усть-Мосихе.
— и там?
— Ну да.
Большаков с сердцем пнул подвернувшийся стул. Забегал по кабинету из угла в угол. Задыхаясь, хрипел:
— Железом, каленым железом выжечь эту заразу! Раздавить это осиное гнездо. А село сжечь. Сжечь все. Все, чтобы одни головешки остались!
Немного успокоившись, он подошел к Ширпаку.
— Сколько их?
Тот пожал плечами:
Я уехал в самом начале бунта. Мне первому грозил расстрел.
Большаков опять вспыхнул:
— Шкуры свои спасаете?
— Прошу не оскорблять. Я социал-революционер и многое…
— Молчи, сопляк!.. Вот такие дураки-революционеры и допустили большевиков к власти. Революционе-еры!
В свободу играли? Вот и доигрались.
— Василий Андреевич, ты не горячись, — вступился за друга Зырянов.
— Виктор Михайлович не виноват. Там же штабс-капитан Милославский. Он в первую очередь несет ответственность.