Солона ты, земля!
Шрифт:
— Кто? Яшка? К партизанам?
Старик отшатнулся от сына — так был страшен он.
— Повешу Яшку. Хоть и родной брат, а все равно повешу!
Село полыхало…
Василий Андреевич спал тут, в центре села, у попа Виссариона. Натешившись кровавой расправой над арестованными, он залпом выпил два стакана водки и упал на кровать. Это было в полночь. А через два часа он вскочил как ошпаренный — по всему селу шла бешеная стрельба. Вбежавший в дом хорунжий дико закричал:
— Партизаны!!! Мы окружены!
Отстреливались недолго. Натиск был до того стремительный и напористый, что к рассвету остатки роты вынуждены
Когда окончательно рассвело, Василий Андреевич взобрался на колокольню и стал осматривать позиции противника. Партизан было не так уж и много. «Перевес взяли за счет неожиданности, — решил Большаков. — Прорвемся. Чей же это отряд?» За мельницей на развилке улиц, где спокон веку была огромная лужа, Большаков заметил группу всадников. Навел бинокль. В центре группы на рослом вороном коне сидел широкоплечий парень в затянутой ремнями офицерской шинели. «Он. Этот самый командир, о котором рассказывал солдат. Значит, это отряд «Красных орлов». Василий Андреевич переводил бинокль с одного всадника на другого. И вдруг лоб у него покрылся испариной. Рядом с командиром стоял Иван Буйлов. Большаков стиснул зубы. «Зря я вычеркнул его из списков. Надо было палить подряд».
— Пулеметчик! — окликнул он.
— Слушаюсь, ваше благородие.
— Вон видишь всадников за мельницей? Ну-ка прицелься хорошенько, резани.
— Слушаюсь.
От первой очереди всадники разъехались, скрылись за мельницей.
Большаков спустился вниз. Он начинал нервничать. Сегодня двадцать второе число, отряд должен быть в Куликово, а тут, как нарочно, попал в мышеловку. Он не сомневался в том, что вырвется отсюда, но сейчас дороги минуты. Милославский, видимо, уже арестовывает районный штаб, а он здесь сидит в каменных стенах.
Подозвал Бессмертного.
— Что будем делать, хорунжий?
— Прорываться надо. Я осмотрел их позиции, прорываться надо на каменскую дорогу. Здесь меньше у них сил. А у нас два пулемета. Проскочим.
К вечеру наблюдения показали, что действительно прорыться надо только на каменскую дорогу: в трехстах саженях от церкви протекала речка. Видимо, надеясь на это етественное препятствие, партизаны оставили здесь значительно меньше сил, чем в других местах.
— Надо использовать эту их оплошность, — заявил Большаков. — Мост широкий, проскочим быстро.
Так и решили. Едва начало смеркаться, пошли на прорыв. Когда забежали за мост, тут только понял Большаков, что, используя «оплошность» противника, он сам допустил большую оплошность: за мостиком была хорошо скрытая засада. Она встретила роту сильным огнем. Солдаты смешались. Но назад бежать было некуда: кругом свистели пули.
— Вперед! — кричал Большаков, размахивая наганом.
Безвыходность положения поняли все. Поэтому без особых понуканий солдаты пошли в штыковую.
Чуть ли не половину роты потерял Большаков в этом бою. Но все-таки прорвался. Прорвался и, как волк, на ходу зализывая раны, подался в свое логово — в Камень.
3
Большаков спешил не зря. В это время Милославский не сидел сложа руки. Подготовка к захвату районного и Главного штабов подходила к концу.
Два дня Милославский ездил на своем автомобиле, стягивал в Куликово разбросанный по селам отряд. Завтра все должны быть на месте. В
— Как это так — расформирован? — шумели на митинге партизаны, — Привести сюда Данилова, мы ему покажем, как свободу любить.
— Зажрался там.
— Разнести штаб!..
— Кто такой Коляда? Что ему нужно?
Объезжая вчера и сегодня разбросанные по селам заслоны своего отряда, Милославский собирал митинги и выступал на них подстрекая партизан.
4
…Все эти дни Настя ходила как в розовом тумане. Она старалась каждый вечер быстрее сдать дежурство и бежала на квартиру, где ее ждал Филька. Пятый день — как вернулся из-под Павловска — не выходил Филька из дома. Хоть и беспросыпно пил самогон, но все-таки был около нее. Радовало и это. А пил он на диво. Пропил все: винтовку, наган, шинель, седло, пропил даже коня. Остался только никелированный браунинг, отнятый весной у немца Карла. Иной раз, когда нельзя было достать самогону, Филька протрезвлялся и молча, с невысказанной тоской, глядел на Настю.
— Что? Что, мой милый? — спрашивала она ласково.
Филька отворачивался и начинал метаться по избе, как затравленный зверь. Или отвечал одно и то же:
— Душа горит.
Вчера Настя застала его трезвым. Вместе ужинали. А когда легли спать, он прижался щекой к ее еще по-девичьи упругой груди, сказал:
— Надо нам с тобой, Настя, обвенчаться.
Она замерла, притаив дыхание. Но Филька ничего больше не сказал. Она неуверенно ответила:
— Кто же будет нас теперь венчать?
— А этот… мосихинский поп Евгений.
— Не будет. Он и подрясник-то уже не носит. Намедни видела, ходит по селу с тесаком на боку, в отряд записался.
— Ничего. Я его попрошу, обвенчает.
Но попросить бывшего попа Филька не успел. Утром, когда он еще лежал в постели, вошли двое незнакомых вооруженных людей.
— Ты Кочетов?
— Я.
— Собирайся. Ты арестован.
Филька сунул было руку под подушку, где лежал браунинг, но один из вошедших направил на него наган.
— Пристрелю, как собаку, — зловеще предупредил он, и Филька увидел, как медленно стал подниматься боек самовззодного револьвера в руках у парня. Понял, что все!
Настя растерянно смотрела на это, сжимала руки на груди. Собравшись, Филька попросил:
— Разрешите с женой попрощаться? — Впервые назвал Настю женой. Она припала к его плечу.
— Что, Филя, случилось? За что тебя?
— Ничего, Настюша, разберутся и выпустят, — успокаивал он.
Настя не плакала. Она была просто ошеломлена всем происшедшим. Что-то набедокурил Филька по глупости, думала она, разберутся. Данилов простит. После увода Фильки она сразу же кинулась в лазарет к Ларисе Федоровне. Но той еще не было на работе. Настя побежала к ней на квартиру. Фельдшерица лежала одетая на кровати закрыв лицо руками. В комнате все было разбросано.