Соотношение сил
Шрифт:
– Разве финны воевали с Гитлером? – удивленно спросила Габи. – Я читала, что на них напал Сталин.
– Вот именно, Сталин, а не Россия. – Ваня остановился, достал из кармана пачку папирос, протянул Осе: – Угощайтесь.
Закурили, помолчали.
– Британия сдаваться не собирается, – заметил Ося.
– С таким премьером их сопротивление не стоит ни гроша. – Томушка презрительно фыркнула. – Просто удивительно, почему Гитлер до сих пор не догадался наградить Чемберлена железным крестом как лучшего друга Германии.
– Скорее, этого
– Интересно, что могло бы переполнить чашу русского терпения? – чуть слышно пробормотала Томушка.
– Впрочем, если премьером станет лорд Галифакс, он сразу подпишет с Гитлером перемирие, – продолжал рассуждать Ваня.
– А если Черчилль, Британия будет держаться до конца, – заявила Габи.
Ваня и Томушка взглянули на нее с легким изумлением. Не ожидали от американской «прелести» таких глубоких политических познаний.
– Насколько мне известно, шансов у мистера Черчилля немного. – Ваня пошевелил пышными серебристыми усами. – Армия и флот его, конечно, уважают, а вот в правительственных кругах ему не доверяют, считают авантюристом. Но все-таки главная надежда на Францию, об этом нельзя забывать.
– У них очень сильная армия, – подхватила Томушка. – Петен хотя и стар, но это дух Франции, легенда Первой мировой. Да еще неприступная Мажино!
Ваня затушил окурок о край урны и снисходительно взглянул на Габи.
– Ваш любимый Черчилль еще в тридцать третьем, когда Гитлер пришел к власти, сказал: благодарю Бога за французскую армию!
– Конечно, конечно. – Габи кивнула с серьезной миной. – Пусть Гитлер только попробует сунуться, французы разобьют его в пух и прах.
Томушка вдруг посмотрела на часы, охнула.
– Простите, нам пора, мы заказали лодочную экскурсию по озеру, к трем должны быть на пристани.
Старики торопливо засеменили к набережной. Габи и Ося побрели назад, к площади, к газетному киоску.
– Дания без боя, Норвегия не сегодня завтра. – Ося покачал головой. – Повезло фюреру с их нейтралитетом.
– Ему всегда везет, – сквозь зубы процедила Габи. – Знаешь, как переводится слово «нейтралитет» с политического на человеческий? Трусость и тупость! Вот с чем ему повезло на самом деле. Как-то даже чересчур.
Ося обнял ее за талию, поцеловал в ухо:
– Ну и замечательно!
Габи отстранилась, сверкнула на него синим глазом.
– С ума сошел? Что тут замечательного?
– Шальная удача кружит голову. – Ося ухмыльнулся. – Кажется, так будет вечно. А ведь это мышеловка.
– Завод тяжелой воды в Норвегии – вот мышеловка не для него, а для всех нас! – Габи сморщилась. – О чем вообще твоя драгоценная «Сестра» думает?
Они подошли к киоску, Габи открыла сумочку, чтобы достать мелочь. Ося сжал ее запястье.
– Не нужно.
– Что?
– Газет не нужно. Давай потерпим хотя бы до
Габи помолчала, вздохнула.
– Какой месяц? Осталось четыре с половиной дня. – Она чмокнула его в кончик носа. – Давай-ка мы тоже закажем лодочную прогулку по озеру.
* * *
Солнце ударило в свежевымытое окно. Из открытой форточки доносился возбужденный птичий щебет. Карл Рихардович оглядел класс. Немецкая группа писала последнее, экзаменационное сочинение. Владлен Романов макнул перо в чернильницу-непроливайку, наморщил выпуклый упрямый лоб. Правое ухо ярко розовело, пронизанное насквозь солнечными лучами. Владлен аккуратно стряхнул чернильную каплю с кончика пера и продолжил писать.
Толик Наседкин нетерпеливо ерзал, косился на Любу Вареник. Она строчила что-то карандашом, но не на тетрадных листках с печатями, а на голубенькой промокашке. Понятно, «шпору» для Наседкина готовила, добрая душа.
Карл Рихардович тактично отвернулся. Для Толика списать сочинение с Любиной «шпоры» и сделать меньше двадцати ошибок – интеллектуальный подвиг.
Краем глаза он уловил быстрое движение, промокашка под партами перекочевала к адресату. Наседкин насупился, сгорбился, почитал с коленки, наконец макнул перо в чернильницу, принялся корябать на листке, то и дело подглядывая в «шпору». Белобрысая голова дергалась вверх-вниз, как на шарнире.
– Курсант Наседкин, положите на стол, не мучайтесь, – тихо произнес доктор, продолжая смотреть в окно, – все равно больше троечки вам не светит.
Наседкин вскочил, промокашка мягко спланировала в проход между рядами.
– Виноват, товарищ Штерн!
– Да уж ладно, товарищ курсант, поднимите, что уронили, и сядьте на место.
– Есть, товарищ Штерн!
«Рявкает он здорово, – усмехнулся про себя доктор, – ему бы на плацу командовать: рравняйсь-смиррно, напрра-нале!»
Он поймал испуганный взгляд Любы. Она тут же потупилась, длинная белокурая прядь упала, закрыла покрасневшее лицо. С отросшими, вытравленными до желтизны волосами и выщипанными в ниточку бровями Люба выглядела старше лет на десять. Другой человек. На испорченный передний зуб в спецполиклинике поставили коронку, да не стальную, а фарфоровую, точно по цвету подобрали. Теперь у курсанта Вареник идеальная улыбка.
«Выгнать бы тебя вон, снять с экзамена, устроить скандал, потребовать пересдачи, заявить, что ты как злостная нарушительница дисциплины на роль фольксдойче не годишься, – подумал доктор, – страшно мне за тебя, курсант Вареник. За всех вас мне страшно и больно, привык я к вам, привязался».
До сочинения был устный экзамен, его принимали начальник немецкого подразделения ИНО Журавлев, восстановленный в партии и в органах красавец Хирург, еще какое-то начальство. Доктору Штерну объявили благодарность с занесением в личное дело за успешную подготовку группы.