Сорок монет
Шрифт:
— Можно считать, ничего не осталось.
— Тогда отправляйся сейчас же в охотничий магазин и возьми десятка два коробок.
— Если только дадут… Говорят, в городе с патронами туго.
— Кому же дадут, если не тебе? В случае чего на меня сошлёшься. И возьми побольше дроби — нулевой и первого номера. Вдруг попадутся джейраны! Понял?
— Понял, — ответил Чары и собрался уходить.
— Ну-ка, постой. Думаешь, те дружки дадут тебе патроны бесплатно? — Ханов достал из кармана деньги и протянул Чары
— Когда за вами заехать?
— Как всегда.
— Ровно в два буду у ваших дверей, — сказал водитель и ушёл.
До конца рабочего дня оставалось не менее двух часов. Но председатель исполкома покинул свой кабинет.
— Если меня спросят, — бросил он на ходу секретарше, — скажи, что я теперь буду только в понедельник.
Хотя Ханов жил неподалёку от исполкома, он обычно проделывал этот путь на машине, развалясь на заднем сиденье «Волги», скрытом от посторонних глаз голубой шёлковой занавеской.
Но сегодня, отправив Чары в магазин, он вынужден был пойти пешком. Неторопливо шагая по тенистому тротуару, Ханов машинально кивал знакомым, думая о самых разных вещах — о Тойли Мергене, о предстоящей охоте, о джейранах, наконец, о ревизии в «Хлопкоробе» — и не заметил, как добрался до дома.
Ханов рывком отворил калитку, и мгновенно где-то в глубине двора, заросшего фруктовыми деревьями, залаял огромный пёс.
— Ты что же, хозяина не узнаёшь, дурак! — прикрикнул он на смущённо притихшую собаку и вошёл в дом. — Шекер! Ау, Шекер! — кликнул он жену.
Шекер, которая обычно выбегала ему навстречу, едва только начинала лаять собака, сегодня почему-то не подавала голоса.
— Где ты, моя Шекер? — звал он её и, поскрипывая сапогами, шагал из комнаты в комнату.
— Ау, я здесь… — тихонько отозвалась она, наконец, из ванной.
— Что ты там делаешь среди дня? — удивился он. — Ну-ка, иди помоги мне сапоги стянуть!
— Ой, я сейчас не могу, голову мою.
— Не нашла другого времени?
— А я не думала, что ты придёшь так рано.
Убедившись, что от жены помощи не будет, он сел в коридоре на кушетку и, отчаянно кряхтя, с трудом стащил с себя сапоги. Затем переоделся в домашнее и снова принялся за своё:
— Что-то тебя долго нет, моя Шекер!
— Сейчас иду, сейчас…
— Могла бы и побыстрее, моя Шекер!
— Ты куда-нибудь торопишься?
— Куда мне торопиться, когда рядом ты?
Она кое-как привела в порядок свои длинные волосы, наскоро обмотала их полотенцем и поспешила к мужу.
— Ты вроде бы собирался сегодня в колхоз поехать? — оправдываясь, мягко улыбнулась она.
— Ну и вид у тебя, — усмехнулся Ханов. — Всё лицо в мыле. И полотенцем зачем-то повязалась. Мало у тебя платков, что ли?
— Это не страшно, что в мыле, — сказала Шекер, утираясь краем полотенца, и снова
— Нет, в чае пока нужды нет. Ты лучше поторопись с обедом.
— Тогда немножко потерпи.
Шекер опять исчезла и вскоре появилась с большим блюдом пельменей. Кроме того, она успела заплести косы, переодеться и вообще привести себя в порядок.
— Вот теперь — совсем другое дело, — восхищённый видом жены, воскликнул он.
— Ты о чём, о пельменях? — кокетливо поинтересовалась она.
— Сама знаешь о чём, моя Шекер! — засмеялся Ханов. — Только почему-то я не вижу коньяка. Мне ведь тогда много принесли. Разве уже кончился?
— Ещё надолго хватит.
— Давай, если так. Выпью сто граммов за твоё здоровье!
Но выпил он раза в три больше и умял миску жирных пельменей. Покончив с едой, развалился на мягком диване.
— Ночью разбудишь меня в час, моя Шекер! Слышишь, ровно в час!
Шекер, сидевшая в сторонке, словно гостья, улыбнулась и робко заметила:
— Куда ты собрался на ночь глядя? Завтра выходной. Мог бы как все люди отдохнуть с божьей помощью, полежать спокойно.
— Я ко всем людям не имею отношения. Пора бы уже тебе понять, моя Шекер, за кем ты замужем. У меня дел по горло, соображаешь — дел! Надо съездить в пустыню, посмотреть, в каком состоянии скот.
— А как же другие? Разве Мухаммед Карлыев ниже тебя? Он тоже много работает, но и для семьи находит время, А ты всегда в дороге. Я-то понимаю — скот для тебя только повод. А на уме — охота.
— Ты что, хочешь, чтобы я не ездил?
Вместо ответа она понурила голову.
— Та-ак! — укоризненно протянул Ханов. — Просто не хочется видеть тебя, когда ты вот так сидишь с опущенным лицом. Ну, не надо, Шекер. Я ведь не Карлыев, чтобы невылазно торчать дома. Каждый человек устроен по-своему. Я — охотник. Без хлеба, без соли я бы ещё мог прожить, а вот без охоты меня тоска сгрызёт… Ты не должна, моя Шекер, делать вид, будто тебя не любят. Даже противно смотреть.
Сколько бы ни повторял Ханов слово «люблю», Шекер с недавних пор явственно ощущала какой-то холодок со стороны мужа. А ведь она-то любила его больше всех на свете.
Ханов женился поздно. Шекер была на пятнадцать лет моложе. Образованием она не блистала, но миловидностью и рассудительностью выгодно выделялась среди своих сверстниц. И ростом удалась, и лицом. Да и ковровщицей слыла искусной. Правда, с тех пор, как встретилась с Каландаром, она уже не брала в руки дарак, но на Ашхабадской ковровой фабрике её помнили и поныне.
По справедливости Ханову следовало бы носить её на руках, Но, прожив холостяком до тридцати пяти, он уже не ценил ни молодости, ни чистоты, ни женского обаяния Шекер.