Сорока на виселице
Шрифт:
Подул ветерок. Самый настоящий, пахнущий льдом и водой, свежий, так что я слегка заскучал по семнадцатой станции, по комарам и искателям Гипербореи. Интересно, на Регене водятся комары?
– А потом, Дель Рей обожал пешие прогулки. Он полагал, что лучшие мысли приходят человеку во время движения, а здесь нередки дожди, иногда они длятся неделями…
Кассини остановился.
– Так, во всяком случае, говорят. Вы любите дожди?
– Не очень…
– А они любят. Серж Нюбре – один из первооткрывателей
– Модификаторы погоды?
– Нет, модификаторы – это другое. Во времена моей молодости были популярны кинетические системы, генераторы эха, приливные органы и синтезаторы дождя. Кинематические машины бродили по пустыням, подгоняемые ветром, генераторы эха наполняли горы неумолкающей перекличкой, органы заунывно и скорбно гудели на пляжах, это как бы увеличивало пространство жизни. Кое-кто, кстати, умудрился протащить эту механику на Марс…
– На Марс?
Кассини печально улыбнулся.
– Представляете? – спросил он. – На Марсе весьма разреженная атмосфера, чтобы кинематическая машина тронулась с места, она должна быть огромной – иначе марсианского ветра не поймать. Иногда получались воистину выдающиеся конструкции, необычайные, сложные, почти живые, они месяцами накапливали в себе движение и потом делали шаг. А ветряные органы запасали ветер и раз в несколько дней начинали петь… необычайно красиво…
Кассини замолчал, потрогал вену на лбу. Кассини, кажется, поэт, подумал я. Тут все, похоже, поэты. Хотя Шуйский вряд ли. Как можно слышать пение на Марсе?
– Так вот, Нюбре был большим мастером дождевых синтезаторов. Помните эти стихи… не помню автора… Там про забытую в саду пишущую машинку, на которой дождь написал «Улалюм»?
Я не помнил. Мария наверняка помнила, но ее нет, у нее кровь из глаз.
– Это ужасно поэтичная и банальная теория – если оставить под бесконечным дождем пишущую машинку, то через миллиард лет капли напечатают «Быть или не быть». Нюбре хотел ее проверить на практике. То есть буквально. Когда они нашли Реген, то Нюбре пришел в восторг – двести дней в году дождь! Можно слушать дождь сутками напролет! Разумеется, едва «Акватика» встала на грунт, он принялся мастерить дождевые машины. Весьма причудливые, я слышал, в старом Институте одна сохранилась…
– Где? – спросил я.
Кассини смутился.
– Вы разве не знаете? Здесь… – Кассини махнул рукой в сторону. – Здесь есть руины, старый Институт… синхронисты оставляют за собой только руины, пора бы это принять… Так вот, Нюбре считал, что Реген – лучшее место для ученых, здесь часто идет дождь… Лично я ненавижу дождь и прочую слякоть, а вот Нюбре…
Кассини, кажется, позабыл, о чем хотел сказать. Он стоял и молчал, а я не знал, что делать.
– Извините, вы не чувствуете? – спросил я. – Движение?
Словно где-то
– Да-да, сквозняки. – Кассини очнулся, помахал ладонью перед лицом. – Синхронные физики обожают сквозняки и туманы…
– Тут и туманы бывают?
– Нет, туманы снаружи, здесь сквозняки. Пойдемте лучше.
Мы двинулись дальше.
– По-хорошему, сюда надо присылать не Большое Жюри, а комиссию Совета – расследовать деятельность Уистлера и его компании.
– Расследовать? – неуверенно переспросил я.
– Именно расследовать. Вот вы многих здесь видели? Людей, я имею в виду?
– Нет пока…
– Нет. И я нет. Институт пуст – где все? Лаборатории пусты, мастерские пусты, оборудование на консервации… Вы были у актуатора?
– Нет…
– Обязательно сходите, это познавательно. Но не в одиночку, это небезопасно, прихватите Марию… И ни в коем случае не ходите с Уистлером!
Кассини оглянулся и перешел на шепот.
– Я боюсь, что он невменяем! – сообщил Кассини. – Причем в самом буквальном, клиническом смысле!
– Почему вы так считаете?
– А вот!
Кассини сунул руку в карман пиджака и достал рубленую медную проволоку, горсть.
– Полюбуйтесь!
Приглядевшись, я обнаружил, что проволочные обрезки завязаны в узлы, в двойные, в тройные.
– Так вот, вчера вечером… После этой проклятой «Мыши» у меня расстроен вестибулярный аппарат… и сон… я плохо сплю, это усугубляется полярным днем… Чтобы отвлечься, я гуляю… гуляю по коридорам. И вот, гуляя, я совершенно случайно увидел впереди знакомую фигуру. Без всякого сомнения…
Это был Уистлер. Он медленно шагал по коридору, иногда останавливаясь и вглядываясь в пол под ногами. Кассини осторожно последовал за ним, стараясь держаться на максимальном расстоянии и на всякий случай тоже посматривая на пол. И в одном месте Кассини заметил красный блеск, наклонился и обнаружил завязанный в узел кусок проволоки.
– Я поступил как всякий нормальный ученый – я попытался проволоку развязать. Не знаю зачем… Впрочем, у меня это не получилось, и я спрятал проволоку в карман… сугубо машинально. И не зря – через пять шагов я увидел еще один узел…
Сначала Кассини предполагал, что в разбрасывании завязанной в узлы рубленой проволоки есть смысл. Он скрупулезно запомнил количество шагов между медными узлами, количество узлов, расстояние от проволоки до стен коридора, пытался найти систему, но никакой системы не обнаружилось, Уистлер просто ходил по коридорам и раскидывал медные узлы.
– Знаете, я подумываю обратиться к Штайнеру, – признался Кассини. – С жалобой. А что прикажете?
– Разумно, – согласился я.
– Зачем? Зачем он это делает?! Это что? Провокация? Насмешка? Что?