Сороковые... Роковые
Шрифт:
– Не, у сямнадцать!
– Ты прямо как девка-перестарка, боялся, что не возьмут, что ли?
– съехидничал Игорь.
– Да видишь ли...
– Гриня опять запнулся.
– Да у Агашки пузо на нос полезло, - продала его Стеша.
– Силен!
– покачал головой Гончаров.
– Ай да Гриня!! А ты, Василь?
– В тридцать!
– кратко ответил он.-А Гринька
Посмеялись, пошутили над Гринькой, потом всей компанией провожали Панаса, у него остались ночевать Толик и Иван Шелестов с женами.
Гончаровы забрали своего молодого батю, пошли в свою хату, что была у них летней дачей, а по дороге Сергей запнулся... ему навстречу шла... его Полюшка, только повыше ростом и покрупнее, и не было у неё косы.
– Это кто?
– Это наша учителка, Аннушка, мамы нашей внучатая племянница, мы все время ею любуемся. Она изо всей родни многочисленной одна в неё пошла.
– Замужем?
– Нет, был один, нехорошая там история случилась... Вот она и живет одна, замкнуто совсем.
– Ребята, я её увезу!!
– сразу же вывалил Сергей.
– Я точно знаю, она не Пелагея, но очень на неё похожа, поможете?
Братья переглянулись.
– Отчего же нет, не обидишь?
– Нет!!
– Аннушка, глядишь, оживет, бабий век, он короткий.
Полночи Гончаровы разговаривали, как-то сразу получилось у двух семидесятилетних мужчин, поверить, что вот этот, моложе их почти на тридцать лет, Сергей - их отец, вернее Серегин, но так грело душу, что он ни на минуту не усомнился и не стал разделять братьев на своего и чужого.
Варя трясущимися руками взяла у Панаса коробочку и конверт. В коробочке была небольшая, в полстранички, записка.
"Майне Либе Варья! Проклятый криг алес, я ест живой, бил раненый, твоя молитв помогайт. Зер-зер, любить тебья - Герби."
– Мам, - страдальчески смотрел на неё сын, - может, не надо, наревешься, потом в твоем положении как бы чего не вышло?
– Сын, это я от счастья плачу, словно слышу его сейчас.
А в конверте... было несколько тетрадей, исписанных готическим почерком Герберта - к каждому листочку прикреплен перевод:
"-Майне либе Варья! Тринадцать лет, как закончилась война, сегодня твой первый день рождения, сегодня ты первый раз запищала, ты родилась, крошка маленькая, счастье мое, единственное. Все эти десять лет я ждал, ждал, когда ты родишься, а мне уже сорок унд фир, сорок четыре года. Мы с Паулем-Пашкой последовали твоему давнему совету - у нас небольшая фармфирмочка, мы не бедствуем, все неплохо, только вот тоскует твой Герби... Маленькая моя
И на каждый день рождения Вари было большое послание. Варя читала, казалось - сидит рядом её такое далекое счастье и, путая падежи, говорит ей о своей жизни.
Так Варя узнала, что в сорок четвертом он чудом успел проскочить перекресток, куда упала бомба, потом долго лечился - спина была изрешечена осколками. Пока лечился, война подошла к самому Берлину, аналитики уже не требовались, без них было понятно - Третий рейх уходит в небытие.
Дядя Конрад успел вытащить Герби в Швейцарию, долечиваться, там он и встретил окончание войны. Потом были проверки, затем нашел Пашку Краузе, начали совместную работу.
Пашка сумел-таки разобраться и понять состав простых таблеток, понемногу научились делать порошки. Фасовали вручную по ночам, днем - Герби, её умный сдержанный Герби работал курьером, разносил, потом развозил заказы по домам и предприятиям. Через пару лет у них была своя приличная аптека, в пятьдесят пятом Герби женился.
– Потому, Варья, что не доживу до твоего появления, нужен наследник, которому я могу доверить встречу с тобой, а она состоится обязательно, уверен.
Все послания были пронизаны такой нежностью, такой любовью, Данька прятал повлажневшие глаза, потом откашлявшись сказал:
– Мам, это невероятно, так любить!! Я очень надеюсь, что ты родишь братишку, и он будет похож на твоего удивительного Герби!
С каждым новым письмом Герби становилось понятнее, что он изучает русский язык:
"-Варья, милая моя, мы с Пашкой постоянно говорим на твоем и его языке. Я тебе забыл написать, что Фрицци погиб ещё в начале сорок пятого, поехал зачем-то на завод, где ремонтировались танки, а там дикая случайность - рухнул кран, который в цехе в тот момент стоял без крановщика, прямо на Фрицци. Он повторил судьбу своего дружка - Кляйнмихеля, изуродованный многотонным краном, промучился несколько дней, знаю, как сказали бы твои друзья - Пашка просветил: -Собаке - собачья смерть!
Карл Иоганович ненадолго пережил его, резко заболел и в сорок восьмом умер, очень сожалел только об одном - не похоронят его на Родине, в России.
Мы с Паулем твердо и однозначно решили - будем живы, после падения Берлинской стены обязательно поедем к вам. Если б ты могла предположить, как я хочу, хоть краем глаза увидеть тебя молодую! Одно только и останавливает - ну подойду я к тебе, поговоришь вежливо ни о чем, а мое сердце не выдержит. Я с годами перестал злиться, первые годы сходил с ума от безнадежности, а сейчас, будучи уже пожилым, рассудил по-другому.