Сороковые... Роковые
Шрифт:
Вытащил чудную упаковку - желтые, какие-то узенькие футлярчики, повертел, увидел, что их можно открыть - откуда ему знать, что эти капсулы можно просто глотать - осторожно высыпал на ладонь порошок и возликовал.
– О,совсем хорошо!!
Принес три порошка, велел пить через день - мало ли, и на самом деле, немного полегчало Семену.
А Варя и мужики собирались ехать в Березовку, как они все волновались, первым делом наделали фотографий с Вариной флешки для деревенских, накупили всякой всячины из еды Игорь и Сергей, понимая, что кто-то должен
– Варь, как думаешь, если я вот такую шаль привезу? Не Степушке, так кому из потомков?
– Конечно, Игорь, бери.
Собрались ехать целой колонной - Варя с Данькой, Игорь с бабулей, Сергей с Толиком и его женой, Ищенко с Людмилой, Иван с Костиком, и там тоже собралась жена Ивана и мать Кости. Ищенко взял машину сына - его ласточка за семьдесят лет давным-давно сгнила там. Выехать решили рано утром, чтобы попасть в деревню часам к десяти, наверняка, митинг будет.
Сидели восьмого мая у Бярезовке, возле небольшого обелиска, установленного погибшим сельчанам ещё в те далекие пятидесятые годы, два деда. Один шустрый, невысокий, то вскакивал, то опять садился на лавочку, второй - высокий худой дед, преклонного возраста, поставив перед собой палочку, оперся руками на неё и задумчиво глядел на открывающийся с бугра вид на деревню.
– Ай молодцы вы с Василем, что тогда сирень-то насажали везде.
– А сколь уже народу предлагало переименовать Бярезровку у Сиреневку?
– откликнулся Гриня.
– Василь жа обешчал мамушке, што насадит яё многа. А и красиво як, кагда она цвятеть!!
Памятник сельчане тогда решили поставить на том самом бугре, где в сорок первом погибли артиллеристы, при наступлении в сорок третьем артиллерия наша хорошо перекопала этот бугор, но все равно он немного возвышался над деревней. Много воды утекло с тех пор, но помнили крепко и рассказывали сельчане, пережившие оккупацию, своим подрастаюшчим детям и внукам подробности той жизни.
Не дождался этого, наступившего - две четырнадцатого года, Леший - Лавр Ефимович, он ушел враз, - не болел, не жаловался никогда, успел порадоваться на Матвеюшкиных дочек - двух. Одну назвали Варей, и долгожданного сыночка - Лавра Матвеевича, а вот правнука своего - уже не дождался. Присел на лавочку отдохнуть и все... И было тогда Лавру девяносто два годка. Гриня, Василь и Панас очень тяжело пережили эту потерю, сроднились за столь долгое время накрепко. А у Матвеевой Варюньки родился сынок - вылитый прадед, и передумали называть Иваном - назвали Лавром. Матвейка, как пришел с войны - жил у Бряньске, работал после войны на заводе, там и оженился, но отца не забывал никогда. Леший подолгу гостил у них, а ещё чаще внуки бывали у него.
В пятьдесят лет тихо угасла Пелагея, Полюшка, так до конца жизни и не узнавшая правду о муже. Детки её выросли, в деревне уже и подзабыли, что Андрей не её сын - ну двойнята и двойнята. Мальчишки росли смышлеными, смала помогали мамке как могли, отслужили армию вместе, потом Андрей поступил учиться - оказалась у него способность к иностранным языкам, особенно легко давался ему немецкий, вот и отучился на переводчика. Братья никогда не ссорились, стояли горой друг за друга. Сергей был, правда, более хулиганистый и резкий, Андрей его наоборот уравновешивал, была в нем черточка, ненавистная маме Поле, но об этом знали только Леш, Гриня, Панас и верная подруга Стеша -уж очень педантичным был её Андрюха. Сергей остался в деревне, стала сильно прибаливать их мать, закончил заочно институт
Деревенские дружно пожимали плечами - никто не помнил такога. Но нашлась "добрая душа" - проболтался за бутылку один, пришлый пьянчужка, живший одно время с Ивановной, да выгнала она его, помучившись.
Прилетела мадам к Стешке, ну а Степушка никогда за словом в карман не лезла - за пару минут осадила.
– Ты, стервь, ешче какие-то права качать уздумала? А кагда месячного ребенка у мусор кинула, отчаго ж не думала про няго? А знаешь ли ты, что полдеревни хотели его прибить?
– Ты где, сука, была, кагда ён рос, болел, кагда ты яму необходима была?
– С порога добавила столетняя подружка Стешки - Марфа Лисова.
– Уезжай уже по добру, по здорову! Мы жа помним, як ты у Радневе ходила с хвашистами под ручку, хочешь самосуда?
– Я... я за свое давно заплатила!
– сдулась мадам, то есть Милка, - я ...тогда... не знала, что Эрих его оставил умирать, сама была с температурой, плохо помню.
– Ой, не звезди, а то у нас температуры не бываеть? И мы вона скольких не бросаем?
– у Марфы посля войны народилось ещё трое деток. Она только посмеивалась, когда бабы ахали, увидев её очередной живот:
– Лешай же сказал, рожать надо много, а мне, вишь, Сафрон сразу, як заявилси, сказал: -Мать, будем сынов рожать, надо!!
И действительно, все три раза она родила мальчишек, на радость мужу. Подросшие старшие нянчились и возились с ними, а мальчишки, подрастая, очень трепетно относились к своему, ставшему болеть -сказались раны, батьку.
Марфа наступала на Милку:
– Ишь ты, сыночка она ишчет? Как посмела выговорить - сыночек? Сыночек твой у тот же день и помер, як ты его бросила, нема тут никаких... Як она яго обозвала-то, Стеш?
– Эдвин!
– Пошла ты, Милка, отседа, это твое счастье - Полюшки уже нету у живых, а то гнала она тебя поганой мятлой по дяревне.
Милка, вся пунцовая, выскочила из хаты и тут же уехала с каким-то мужиком на "Волге".
– Ишь ты, заявилася, сука подлая!!
А вечером бабы, собравшись, просто вытолкали продажную шкуру из деревни:
– Не уйдешь по-хорошему, найдуть в Викешкином овраге!!
Написали письмо Сяргею, штоб упредил Андрюху - мало ли, доберется до них, штоб были готовы. Андрей даже заморачиваться не стал:
– Мать у нас одна - Полюшка наша, другой не было и не будет!! Я, Серега, отчего и не женюсь - все хочу, как наша мама, повстречать, такую же, дочку родить и назвать её, как нашу самую лучшую мамочку...
Братья тяжело пережили уход матери, трогательно заботившиеся о ней с детства, они всеми силами старались продлить ей жизнь, но, видно, сказалось на ней все: и отправка в Германию, и побег, и роды, и недоедание-недосыпание, когда они два были крошечными. Она так и оставалась худенькая, хрупкая, если Стешка после родов раздалась, стала ещё крупнее, то Пелагеюшка, как нежный цветочек, оставалась такой, и никто не сумел пробиться в её душу - звали её замуж после войны, но её Гончаров так и остался единственным мужчиной.