SoSущее
Шрифт:
— Что-то вас опять, Платон Азарыч, на Воздвиженского пробило, — перебил учителя Деримович.
— С тобой потолкуешь, и на Чурайса скособочит. — Онилин, ощерив мелкие зубы, усмехнулся и, вздернув голову с той прометеевой гордостью, на какую был способен только знаменитый «вырубай-с», продекламировал:
Ситуация очень проста: Кожу с лица сдирает змея, И, хвост проглатывая свой, Окружает хаос— Пипец, пипец! — в ожидании похвалы радостно вскрикнул недососок.
— Свинец, — завершил катрен Онилин и, ухватив жесткими пальцами Ромкино сосало, медленно с расстановкой сказал:
— Пипец приходит исключительно к лоховидным идиотам, потому что они его сами подзывают, а спрятаться не спешат. Свинец же, мон ами, символ неумолимого времени, Старика с Косой, Сатурном кличут, а металл его… правильно, свинец. Ну, и как ты понимаешь, символ иногда обретает плотность и овеществляется. И где бы ты думал? У некоторых в голове, а у иных — в продолжении шеи.
— Опять стращаете, дядь Борь? — возмутился недососок. — Я вам что, враг какой?
— За врагов мы уже говорили, товарищ Нах. Сейчас нам о сестрах надо.
— О сестрах? — удивился Ромка.
Платон, нежно взяв подопечного за руку, зашагал в сторону Денежного озера. В клубе сейчас шел процесс сепарации: званые отделялись от избранных, и последние должны были вскорости незаметно уйти на всенощную, в то время как для званых готовилось гала-представление: таинственные ритуалы и ужасающие церемонии, о которых вскорости побегут по землям Дающей самые невероятные слухи, и отважные журнаши, рискуя собственной жизнью, откроют глаза лохоса на бездны коварства и багряные тени порока.
— Две правды, две сестры, как зори ясные: по две на день один приходят, — продолжил Платон рассуждение о сестрах. — Они вдвоем — для нас. Но для себя — одна. В одной их семь, но как одежд на теле. Снимая, получаем пять. Где пять, там три, рожденные из двух. А в двух одно — пока никто не разделил его.
— Дядь Борь, — взмолился недососок, — у меня голова лопнет от ваших считалок: одна, две, семь, пять. Мы чё тут делаем, в бирюльки играем?
— Нет, Ромашок, в бирюльки сейчас братья играют. Хотя откуда тебе вообще о них известно, о бирюльках?
Деримович даже причмокнул сосалом от удивления: неужели эта уйма умища, или наоборот, ума уймища, не догадывается о том, что бирюльками любой лох перекинуться может.
— Ну это же этот, как его, — думал вслух ооцит-недососок, пытаясь вспомнить умное определение для словесных штампов, — идиом.
— Идихом прямехом в гехином, — произнося эту загадочную фразу «а ля древлерус», Платон отвернулся от проказливого недоучки-парвеню и быстро зашагал к берегу прямо через поросший травой пустырь.
Озадаченный, Ромка плелся сзади, не понимая, то ли это он опять не
— Платон Азарыч, — жалобно сказал Деримович, — ну, может, хватит, ребусами, а?
— До ребусов, точнее, ребисов… мы еще не добрались, — сказал Платон с той неподражаемой интонацией намека на дурную бесконечность, которая не оставляла Ромке ни единого шанса выйти сухим из вод тайного знания. От подобной перспективы кандидат в сосуны даже тихонько завыл. Благо было на что — полная луна щедро заливала Критские луга и темную гладь Денежного озера своим серебряным светом.
— Да, нелегко в ученье, Ромка, — согласился мистагог. — Но если ты не научишься свой базар контролировать, не раскроются пред тобою кисельные берега двух правд, а не разойдутся берега маатовы, не видать тебе белой реки, а не узрев реки, не сможешь испить молока девы.
— Я понимаю, — вкрадчиво начал недососок, — а братья что, действительно в бирюльки играют?
— Играют, Ромка, еще как играют. В опасную игру, скажу тебе.
— Азартную? — Деримович вытянул вперед губы, как будто хотел поцеловать ими саму Фортуну.
— Да уж азартней не бывает, когда сам Азар судит.
— А кто это такой, Азар.
— Бог, мон ами, не знаешь разве?
— Он же один, Богг, и един, — возразил Ромка, — сами учили, а теперь…
— Учил, — перебил его Платон, — и человек, знаешь, тоже один и един, и «все такое прочее», а вот гляди, чудо какое, я ж… с тобой… разговариваю.
— Да-да, конечно, — поспешил огласиться Ромка, опасаясь очередной Платоновой диатрибы [150] .
150
Гневная, часто обличительная речь.
— Чего да-да. Игра в бирюльки и тебя, между прочим, касается. Коснется, точнее, когда подрастешь… К следующим Овуляриям.
— И в чем смысл? — из чистого послушания спросил Деримович, хотя ему смерть как не хотелось подводить учителя к новым прорехам в его подготовке.
— Смысл в том, что помазанника нужно избрать на изгнание.
— Козла отпущения, что ли? — не удержался от ремарки ученик.
— Его, — искренне удивился Платон, — а ты опять, что ли, тыкал в небо, а попал прямо в глаз?
— Не-е, — довольно ощерился Деримович, — чисто логика, нах. Мы еще в школе такое практиковали. Чтобы один за всех.
— Тоже жребий тащили? — поинтересовался Онилин.
— Угу, — ответил Ромка, наклоняясь к воде.
— И ты полагался на волю Азара? Спички ломал или кости бросал?
— Спички надежнее, когда есть палец в кулаке, — весело проворковал Деримович, трогая ртутную поверхность озера.
— Палец в кулаке — тоже занятие, — с профессорским видом заключил Онилин.
— Да-да, — обрадовался похвале Деримович, — только тяжело очень.