Сотрудник агентства «Континенталь» (Сборник)
Шрифт:
Густой голос МакТая прервал мои объяснения.
— Что скажете насчет обвинения в нападении? — спросил он, и он имел достаточно приличия, чтоб избегать моего взгляда, когда я с остальными повернулись к нему.
Теннант откашлялся.
— Э-э-э… ввиду того, что все так повернулось, и зная, что мисс Кенбрук не хотела бы неприятной огласки, которая сопровождала бы дело такого рода, я бы предложил, чтоб мы прекратили это дело совсем. — Он широко улыбнулся МакТаю, и мне. — Вы знаете, ведь еще ничего не было записано.
— Заставьте этого шельмеца доиграть игру до конца, — проворчал мне в ухо О’Гар. — Не дайте ему прекратить
— Конечно, если мисс Кенбрук не желает настаивать на обвинении, — сказал МакТай, наблюдая за мной краем глаза. — Я предполагаю…
— Если все понимают, что все это было сфабриковано, — сказал я, — и если те полицейские, что слышали эту историю будут приглашены сюда сейчас, и услышат от Теннанта и мисс Кенбрук, что все это была ложь — тогда я готов позволить всему идти таким путем. Иначе я не буду молчать.
— Вы проклятый глупец, — прошептал О’Гар. — Просто помешались на этом!
Но я покачал головой. Я не видел большого смысла в создании самому себе проблем, даже если это создаст проблемы кому-то еще. А еще, предположим, Теннант добьется, чтоб его рассказ признали правдой…
Таким образом полицейские были найдены и приглашены в кабинет снова, и услышали правду.
И теперь Теннант, девушка и я шли как три старых приятеля по коридорам к выходу. Теннант все еще просил, чтоб я позволил ему покрыть причиненный мне вечером ущерб.
— Вы должны мне позволить сделать хоть что-нибудь! — настаивал он. — Это будет правильно!
Он сунул руку во внутренний карман пальто и извлек толстый бумажник.
— Здесь, — сказал он, — позвольте мне…
Это был удачный момент, мы спускались по каменной лестнице вестибюля, что вела на Кирни-стрит — там шесть или семь ступеней.
— Нет уж, — сказал я, — позвольте мне…
Он был на второй сверху ступени, когда я вскинул руку вверх и нанес удар.
Он плюхнулся довольно мягкой кучей внизу.
Оставив леди с пустым лицом присматривать за ним, я направился через Портсмут-сквер к ресторану, где водятся толстые стейки.
«Золотая подкова»
«The Golden Horseshoe». Рассказ напечатан в журнале «Black Mask» в ноябре 1924 года. Переводчик Г. Рикман.
— На этот раз для вас ничего из ряда вон выходящего нет, — сказал Вэнс Ричмонд после того, как мы пожали друг другу руки. — Но надо бы найти одного человека… Он вообще-то не преступник…
Ричмонд словно бы извинялся. Последние два задания, которые давал мне этот сухопарый адвокат, были связаны со стрельбой и другими эксцессами, и он, кажется, решил, что я засыпаю от скуки, когда занимаюсь спокойной работой. В свое время так и было, тогда я, двадцатилетний парень только начинал службу в сыскном агентстве. Но пятнадцать лет, что минули с тех пор, поубавили у меня аппетита к авантюрным выходкам.
— Человек, которого надо разыскать, — продолжал адвокат, когда мы сели, — английский архитектор. Норман Эшкрафт, так его зовут. Тридцать семь лет, рост — метр семьдесят три, хорошо сложен, светлокожий, светловолосый, голубоглазый. Четыре года назад он мог служить образцом симпатичного блондина-британца. Теперь вряд ли… Жизнь основательно потрепала его за эти четыре года.
Произошло вот что. Четыре года назад супруги Эшкрафты: жили в Англии в Бристоле. Миссис Эшкрафт, по всей видимости, очень ревнива, а ее муж — парень вспыльчивый. Кроме
Спустя неделю миссис поняла, что ее подозрения не имели никаких оснований, и попыталась его разыскать. Но муж исчез. В конце концов миссис узнала, что он отправился из Бристоля в Нью-Йорк, где ввязался в пьяный скандал и попал под арест. Потом беглый муж снова выпал из поля зрения жены и через десять месяцев вынырнул в Сиэтле.
Адвокат порылся в бумагах на письменном столе и нашел нужную записку.
— Двадцать пятого мая в позапрошлом году выстрелом пистолета он убил в местной гостинице вора. В этом деле для городской полиции оставалось кое-что неясным, но обвинять в чем-либо Эшкрафта не было оснований. Человек, которого он убил, вне всяких сомнений был вором. Затем Эшкрафт опять исчезает и дает о себе знать только в прошлом году.
Однажды миссис Эшкрафт получила от мужа письмо из Сан-Франциско. Это было весьма официальное послание, в котором содержалась просьба не публиковать объявлений в газетах. Он писал, что отказался от своих прежних имени и фамилии и ему осточертело видеть чуть ли не в каждой газете обращения к Норману Эшкрафту.
Миссис послала письмо до востребования сюда, в Сан-Франциско, и в очередном объявлении сообщила мужу об этом. Он ответил. Она написала второе письмо с просьбой вернуться домой, но получила отказ, хотя на этот раз и менее язвительный. Так они обменялись несколькими письмами, в результате чего миссис Эшкрафт узнала, что ее муж стал наркоманом и остатки гордости не позволяют ему вернуться, по крайней мере до тех пор, пока он не избавится от своей слабости. Ей удалось убедить его принять от нее деньги, чтобы облегчить этот процесс. Деньги она выслала, опять-таки, до востребования.
Затем миссис Эшкрафт закрыла свое дело в Англии, где у нее не осталось никого из близких, и переехала в Сан-Франциско, чтобы быть поближе к мужу на тот случай, если он надумает вернуться в семью. Прошел год. Миссис все еще высылает мужу деньги. Все еще надеется на его возвращение. Он же продолжает упорно отклонять предложения о встрече, отделываясь ничего не значащими ответами. Куда больше он пишет о том, как борется с собой, то перебарывая пагубную привычку, то снова уступая ей.
Теперь миссис Эшкрафт подозревает, что муж вообще не собирается ни возвращаться, ни слезать со шприца, а жену использует попросту как источник легкого дохода. Я уговаривал ее на некоторое время прекратить денежные инъекции, но она не захотела даже слышать об этом. Мало того, считает, что сама виновата в несчастье мужа, поскольку вынудила его уехать, устроив сцену ревности. Она вообще боится что-либо предпринимать, чтобы не ранить его самолюбие и не причинить еще большего вреда. И здесь она непреклонна. Хочет его найти, хочет помочь ему избавиться от страшного порока, но если не удастся, готова содержать бедолагу до конца жизни. Однако ее мучит неопределенность, она не знает, чего ждать от завтрашнего дня.